Михаил Скачидуб - Хутор моего детства

– Дамочка, шо ж я буду робыть бэз кужуха и гроший? На двори ж мороз. Войдить в моё положение.

– Постой, подожди. Может кто и подбросит твой кужух.

И правда, через пол-часа заходэ и спрашува: «Это твой кужух за унитазом лежит?» Дывлюсь – мий! Я – хвать за карман, а гроший нэма! А дэ ж гроши? – спрашиваю у дамочкы. «Какие гроши!? Ты что тут комедию разыгрываешь, мужик? А ну проваливай, пока милицию не позвала».

А тут дывлюсь – Пэтро стоить, рот раззявыв и слова сказать нэ може. Тай каже:

– А колы ж у мэнэ гроши стибанулы? Я ж кужух нэ знимав. И рачкы нэ лазыв, так шо потирять нэ мог. А грошив – нэма!

А та дамочка тай каже: «Вы за кого нас принимаете? Мы, городские, честные люди, а вы аферисты. Счас вас в кутузку сдам».

– Боже мий, – кажемо, – нам же до дому надо, а нэ в кутузку! Дамочка, за ради Бога, отпустите нас. Чорт з тимы грошмы.

– Идите, пока я добрая. А будете выступать, в вытрезвитель сдам.

Бэз билетив, тряслысь як зайци у поезди, пока до Азова доихалы. С хуторянамы добралысь до дому. Так шо у город бильш нэ поидымо…

Возмутители

Мартовские снежные вьюги и морозы леденили дыхание, приходилось, сняв рукавицы, тереть нос, уши, щёки, дуть в замерзавшие ладони и прыгать поочерёдно то на одной, то на другой ноге. На эту лихую погоду в стране пришлись выборы в Верховный Совет.

Нам, пацанам и девчонкам, это государственное действо было в радость, хотя мы в этом ничего не понимали. Для нас выборы – это праздник и только.

В послевоенном хуторе весь «центр культурной жизни» находился в школе. Культура там била ключом и мы постигали азы и буки взрослой жизни. А ещё там иногда «крутили кино».

Перед выборами крутанули аж два: «Броненосец "Потёмкин"» и «Чапаев».

В коридорчике, надрываясь от угарного чада, тарабанил движок; в одном из классов, сидя в аду дыма махры самокруток, набирались культуры от любви Тахира с Зухрой и Чапаева с Анкой-пулемётчицей взрослые и дети…

«Кинщик» (это тот, кто крутил кино), техникой своей владел слабо, и от этого движок всё время глох. «Кинщик» бежал к движку и отчаянно пытался оживить его, а в темноте ор пацанячий:

– Кинщика на мыло!

Хлопцы постарше нас несли в культуру своё:

– За таку роботу, дивкы, нычого ёму нэ давайтэ!

– Недамо! Недамо! – те в ответ, и девичий визг с хохотом взлетал к потолку клуба.

– Да тыхо вы, чёрты з рогамы! – орали на них их бабушки, дедушки, дяди и тёти.

И так от заглушки до заглушки движка – «народный фольклор и самодеятельность».

Накануне выборов у входа школы привесили ещё и самопальный плакат:

«Единодушно отдадим свои голоса кандидатам в депутаты Верховного Совета!»

Плакат, как плакат. Но ночью перед выборами, словно в ночь перед Рождеством, с плакатом случилось чудо – исчезли некоторые буквы и появились новые.

Никто и внимания не обратил, пока не пришёл дед Бублик и не сказал:

– А шо у вас за плакатия така над двэрямы? И шо, акромя Шуркы и Толика у вас других агитаторив нэма? Воны ж по хутору бигають, по викнам стучять и оруть:

«Идить! Идить поголовно отдаваться усим кандидатам!»

Правленцев, как ветром сдуло с тёплого избирательного участка. На ходу натягивая полушубки, ринулись они в стужу, зная, что за необеспечение порядка прохождения выборов, как пить дать, схлопочешь каталажку. Прислушались. В морозной тиши нёсся звонкий голос Шурки Омелько и эхо вторило:

–…Отдаваться! Отдаваться!

И уже эхо с баском Толика Козленко:

–… Усем! Усем … дидатам!…дидатам…дидатам!

– Там воны! – указал пальцем дядька Федька, сексот и член ВКПб.

И скопом, взметая снег, ринулись на голоса агитаторов. Навстречу им шли кучками мужики, бабы, парни и девки.

– Куда вас чёрты нэсуть? – не уступая дорожку встречным избирателям, орал парторг колхоза. А те ему в ответ:

– Отдаваться!»

– Кому отдаваться, курвячи ваши головы?

– Усем кандидатам!

– Вы шо, з разуму звыхнулысь, чи шо? В таку рань усим хутором попэрлы!

Кое-как разошлись на узкой дорожке и правленцы помчались за Шуркой и Толиком. Те, завидев бегущих к ним и сообразив, что к чему, дали дёру по сугробам в сторону МТФ.

– Во, гады!– прыгая в сугробы, кричал член правления, дядько Ларик Кыслый, Колькин и Вовкин отец, ветеринар. А дед Алёшка, настигая Шурку, орал:

– Стой, курва! Задушу своимы рукамы, гадюка! – схватив её за одежду.

А Шурка, защищаясь, деда Алёшку – хрясь по морде и кричит:

– Я за Совецьку власть призываю, а ты, падло, за цицькы хватаешь!