На работе Иван Иваныч перебирал, ворошил и сымал пыльные папки бумаг и носился с ними от стола к шкафу и обратно, как старая канцелярская крыса. Собственно, союз «как» здесь не уместен: крысой канцелярии Иван Иваныч и являлся. Пообедал он в столовой борщом, на второе было пюре с курицей, и компот с булочкой – на третье, всё очень вкусно, только дорого.
По дороге с работы домой Иван Иваныч забрёл в магазин и купил колбасы, в виде сдачи ему дали горстку монет, среди которых был узнанный им испачканный в краске грязно жёлтый червонец; именно его он отдал утром привязавшемуся, перегородившему путь бродяге. Вот так происходит порочный денежный цикл в природе. Иван Иваныч задумался, пришёл домой и поужинал гречкой с сосисками и колбасой, которую поджарил для улучшения вкусовых качеств. Перед сном он смотрел информационно-политический канал на «Ютубе», где обсуждали «завязжую» политику Путина; потом он включил порно, ему нравилось старенькое ретро-порно с небритыми лобками и подмышками; поонанировал, размазал покрывалом сперму по простыни и удовлетворённо заснул.
***
Ты не подумай, что я, как Чернышнвский, просто это помогает находится в здравом уме.
***
Перестать относиться к литературе серьёзно.
***
Иван Иваныч очень любил евреев, до беспамятства, но не имел на то особого богатства; ведь евреев приходится время от времени (за ними надо ухаживать) прятать: то от погромов, то от очередного Холокоста; и надо быть очень богатым человеком, чтоб спрятать у себя дома достаточное количество евреев, достаточное для того, чтобы о тебе сказали потом сами евреи с благодарностью, выступили, написали бы в газете лет через 50; но какой там дом, когда ни дома, ни жён, ни хозяйства Иван Иваныч не имел, равзе что в огромных своих душевных карманах мог спрятать он в случае чего, парочку махоньких не заметных еврейчиков.
***
У меня нет верного убеждения, что дом – это то место, где тепло и можно укрыться от ненавистного общества, а при желании водить к себе потихоньку шлюх, справляя гаденькую свою нужду. А ведь мой условный дом именно это из себя и представляет. Когда-то в детстве у меня был с целой семьёй дом, где, как говорится, тебя любят и ждут, но и этот дом нельзя назвать истинным, хотя я бы в него вернулся при условии, что у меня заберут обратно знание, что получил я, наевшись адамовых яблок. Моя бабушка умерла и у меня нет сильного убеждения, что еду я на сорок дней ради неё, а не чтобы выпить с роднёй по случаю; что ей там от моего присутствия? Что мне от её нового дома, могилы с крестом, никак не напоминающих мне её? Что от того, что я там потопчусь? Не знаю, может быть, дом – это, подобная платоновской, мамина пещера, из которой я когда-то вылез − скользкий и красный комочек человеческого безобразия. Прости меня, бабушка, я был дураком.
***
Писателем я не стал, а Смердяковым становится не хочу. А начал уже…
***
Вспомнил, как бабки передрались за то, кто первый причаститься и загрустил, ходил на барбекю; чистая река, вспомнил архиерейку и повесился нах…
***
Женщина в кожаных дермантиновых сапогах и дешевеньком пальто. Нагнулась подняла монеточку, сухая, обтянутая кожей рука спряталась за искусственным мехом в рукаве дешевого пальто; переждала время, открыла дамскую дермантиновую сумочку, собрала рублики в неё; на лице спокойствие сохраняя, вышла на следующей станции.
***
Каждое утро Филимон, отправляясь на работу, проходил палатку с мороженом Баскин Робинс, мало кто в Метро-городке ест такое дорогое и невкусное мороженое, но палатка неизменно стоит вот уже третий год, но только недавно стала она для Филимона чем-то особенным: с тех пор, как появилась там, в маленьком квадратном окошке, белобрысая головка миловидной тверичанки, работающий в Москве вахтовым методом. Все предыдущие продавщицы не привлекали Филимона и только эта чем-то заворожила неизменно каждое утро она сидела внутри своей коробки посасывала мороженое, сильно причмокивая и читала Дарью Донцову, хоть это и страшно запрещалось руководством. Возвращаясь вечером с работы, Филимон всегда подходил и заказывал у тверичанки рожок с двумя шариками, в этом видел он намек и фаллический символ, но тверичанка ничего не видела. Она выполняла его просьбу, давала сдачу и, не взглянув ни разу на Филимона, снова принималась за умопомрачительную Донцову, смаргивая с глаз сон и отхлебывая кофе. «Почему она ест мороженое только с утра? − размышлял Филимон перед сном. Ему снилась каждую ночь посасывающая тверичанка, кабинка с мороженом, путешествующая по галактике, и в ней они, Филимон и белобрысая продавщица мороженого, у каждого в руке по рожку с двумя шариками (фаллический символ), а овевают их ноги довольные с эскимо дети, лица их улыбчивы и чрезмерно довольны, они облетают солнце и солнечные системы, пролетают Метро-городок и машут всем рукой, и шлют им по воздуху брикеты в шоколадной стружке. Утром Филимон просыпался, шел на работу и снова видел посасывающую прозаично головку в развеселых цветов палатке с мороженом, вздыхал и прыгал в трамвай не думая, когда закончится ее вахта и сядет ли она сразу после того с сумкой-тележкой в поезд до Твери и уедет ли к своему усатому мужу тверцу и детям тверчатам.
Читать дальше