Яков Сычиков - Покупатель пенопласта

Предложи им Маяковского, Достоевского, заворочают прыщавым носом, захотят любого дерьма зарубежного, лишь бы не из маминых рук; все эти пьяные бунтовщики 90-х, в них просвечивает жалобка, крик навзрыдный обиженного щенка, писк и рев пьяной в зоопарке, не приученный к горшку обезьяны.

***

С ножом бросается на бога; надо быть фанатом, солдатом идеи, чтоб воротить насущным, видимым. Говно в прорубе, ни о чем, ни при чем, от всего отрекается, фыркает, находит изъяны, прорехи, нет у него надежного материала для дела, поэтому нет и вдохновения, весь он в прошлом, а в будущем его нет, в настоящем и будущем все для фанатов приемлющих без разговоров новое.

***

Недонаселение. Я забываю даже женщин, с которыми спал, если не записывать; классика заторопилась в начале двадцатого, заскокакала перед пиздецом.

***

Стиль озарной, беглый, обегающий предметы, лица, события; ритм летящий, сквозное стремление прошить пространство романа; пишет так, что так и хочестя одернуть, хватит поясничать, говори нормально, совсем не как переводная «сурьезная».

***

Совсем не так, господа, позвольте вставить свои разъяснительные пять копеек. Валяй, Ванька! В Людмиле Менделеевой, дочери Того, Александр Блок вместе с друзьями-мистиками (пиписьтиками) Серебряного века, Белым и Соловьевым (племянником всего лишь) видели воплощение Софии, премудрости божьей; боготворили ее, и поэтому он, Блок, не удостаивал ее удовольствия спать с ней и ходил к проституткам.

Нет, мое мнение будет диким, но я не принимаю их этого исскусства, они, на западе, породили фашизм, а потом сами же его мусолят в киношках; и, дескать, выпутались, отреклись, абстрагировались, а я не верю; им дай волю, завтра же снова пойдут на нас войной, снимая новые фильмы. Дрянь вся эта их философия, высморканная из нашего Достоевского.

***

Есенин с Маяковским не представляют собой Серебряный век. Сологуб, Блок, В. Иванов, все они мистики, все в предощущении Нового Страшного; и мистицизм продиктован их страхом перед Новым Этим, невместимым в старые чехлы понятий; страшно для них то что непонятно. Маяковский с Есениным же сами это Новое, лезущее из вне кошмарным сновидением, сами есть Новое Темное Явное.

***

В этом отношении справедливо выражение (поговорка): не так страшен черт, как его малюют. Ибо сами полегли под колесами грядущего.

Русский язык сложен, дети. Вот, например, предложение. «Я не хочу быть в этом обществе ни кем». Напишем «никем», слитно, и получится, что я кем-то обязательно хочу быть, хоть кем-то, а если раздельно, то выходит, что я ни кем в этом обществе быть не хочу, ни тем, ни этим, ни тобой, не им, ни собой – ни кем.

А ты знаешь, кем ты хочешь быть? – спрашиваю ковыряющего ручкой ноздрю.

***

Уж член тебя мой не коснется боле,

постигло половое горе,

не светит мне место

под солнцем, увы,

разорваны узы,

лежат детородные уды.

***

Книжку купил на Арбате, где Белый жил, что символично; его самого тянуло к огню.

***

Анна Шмидт; отвратно сладкий запах душисто надушенных подмышек женщины сорока с лишним лет; многим претит, что он изобразил их во всем своем человеческом, с кривляньем, вертеньм, ужимками, хихами, гаками, сморканьем, пыхами, вздохами; они лишились своего наносного, своего фантомного представления о себе; занавешанные гробами собственнных иделогий. Белый обезоруживает; им кажется, что ущемляет. Лев Каменев да другие; а по мне, – абсолютно адекватный в своих оценках. Его Величество Хаос. Из братии чудаков, к коим принадлежал успешно.

***

Я смортрю, не бабушки ли мои сидят; нахмуренно-грозное, нехотя готовясь двинуться свирепо к краю скамейки. Черта, не в силах справиться с болтливостью, доводишь ее до самопародии, кривлянья, распущенности; со слезами раскаянья.

***

В гробу своей идеологии.

***

Живя жизнью тихой мирной: здесь книжицу купил, там посидел-поклевал; поэзией своей он впитывал, проницал и проецировал пороки других, по-скоморошьи указуя толпе на их проступки в припадке, в пляске, в агонии стиха.

***

Есть самки для размножения, есть мясо для утех. Грех, стерх.

В ней пидора не признал я сразу,

Не знал, что зрение так меня предаст

И что со мною в постелю ляжет

Не девушка, а скользкий педераст.

***

И шершавые руки ко мне ты поднес,

и пахнуло забытым запахом солнца,

и опилками с сеном, и немного навоз…

мне махнул по ноздрям…

кольца, лучи, и красную больную голову в облака ты унес.

***

Фон Клейст, я понял цену слову для человека простого; оно может воздвигнуть в душе его принцип, а может распустить его; когда-то я писал, что хочу переспать с читателем, теперь я желал бы упасть перед ним на колени, чтоб вымолить прощенья за все то зло, причененное ему писателями предыдущими…