Михаил Колосов - Похвала недругу

— Со спортом я давно распрощался. Интриги все. Может, читал, писали: дисквалифицирован за хулиганство. Чепуха! Вышло как? За первенство мы боролись. А после на дачу поехали — продолжили. Сначала поддавали мирно-смирно, а потом завелись. Один дружок мой возьми да и трахни меня по башке двухпудовой гирей. Сначала гул в голове стоял, круги в глазах мельтешили, но постепенно прояснилось. Вижу, кувалда в углу стоит, взял да этой кувалдой друга своего по кумполу. Опять гул. Кругов, правда, я уже не видел. Он после рассказывал, что были, но я ему не верю: трепач. Ну вот, с этой чепухи все и началось. Сначала нам хулиганство шили, а потом простили. Вышел на помост, нагнулся, взял «железо» на грудь, а меня качает и в глазах как с перепою. Не получается. Трагедия! Значит, крепко он двухпудовкой психологическую травму мне нанес. Куда идти? Пошел в бокс. Там поначалу здорово у меня дело пошло. Но опять — интриги. Появился гад — своротил мне челюсть. «Не-ет, такой спорт мне не нужен!» — сказал я себе. А что делать? И подался я в Большой театр — наниматься на работу. Столько железа перетаскал, а уж балериночку, думаю, курочку голенькую, по сцене пронесу? Поверчу, поверчу ее, переверну вверх ножками и на цыпочках отнесу за кулиску. Номер даже себе такой придумал: одна голенькая стоит у меня на голове, а еще по две на моих вытянутых руках. Представляшь? Ну вот. Прихожу в Большой. Сидит ихний тренер. «Так и так, мол, — объясняю, — в балет хочу». А он, бюрократ несчастный: «Шутите?» — «Какие шутки! — говорю. — В балет хочу!» — «А-а, ну прекрасно, — поднял голову. — Сделайте мне па-де-де». — «Чего, чего?» — говорю. А он опять: «Па-де-де». Заикается вроде, гад: «де-де»… А я сразу смекнул: по географии экзаменует. «А чего, — говорю, — его делать, если он уже давно сделанный». — «Остроумно», — отвечает. Ты ж понимаешь, до чего забюрократились, до чего заелись! По-русски слова сказать не могут! С талантом нашему брату туда не пробиться, нет! Ты ж видишь, даже вопрос задает оттуда, а нет бы что-либо поближе спросить: кто, например, тренер такой-то команды? Так нет! Сидит: «Остроумно! Остроумно! Ну, тогда, может, объясните, что это такое — па-де-де?» Но меня не поймаешь, по истории, ты же помнишь, я всегда был силен. Отвечаю: «Хоть вы и не договариваете до конца, но я знаю: Па-де-Кале — это великий путешественник, он еще до нашей эры открыл Америку, которая с тех пор в честь его имени называется Индией». — «Остроумно! — говорит. — Охотно побеседовал бы с вами еще, но я занят. Освободите кабинет!» — «Не подхожу?» — уточняю. «Нет», — так вот прямо и говорит, гад, и в глаза мне смотрит. Во, бюрократ! «А может, — говорю, — по песенному делу пройду? У вас же тут и поют. У меня голос тонкий, как у бабы». — «Это, — говорит, — не по моей части. До свидания». Пошел к другому, который по певчему делу — та же история. «Если для одиночного исполнения не подхожу, поставьте пока в общую команду. Буду петь как можно тише, чтобы не мешать другим». — «Нам такие не нужны», — отвечает. Видал, как нагло разговаривает! «Не нужны»! А взял бы, если бы я перед этим его раза два в ресторан сводил. Взял бы! Да и так вполне подошел бы. Ну, бабий голос, ну и что? Наряди меня бабой и выводи на сцену! Это ж театр — можешь во что хочешь наряжаться. Надень на меня юбку, кофту, поставь в середине, а остальных от меня по росту. Во номер был бы! За такую бабу любой бы денежки заплатил. А? Нет, не взяли. Никакие звонки не помогли. Во окопались! Это ж до чего дошли, это ж куда мы идем? Но, правда, потом мне объяснили, что там все-таки трудно: сплошные тренировки, учиться требуют, знания нужны, какой-то свой голос необходим. Рассоветовали, успокоился. А куда идти? Пиши, говорят, мемуары вспоминательные — в назидание молодым спортсменам. Сел, наковырял. Сверху фамилие свое поставил: Эразм Неваляйкин. И заглавие сам придумал: «Кувалдой по кумполу». Это для науки молодым — не надо, мол, тяжелым бить по голове, а то влияет на здоровье. Написал, отнес в издательство. Заинтересовались. Ко мне живчика прикрепили, месяца два бегал — выспрашивал все, уточнял, записывал.

Всю мою писанину переписал, название изменил, но я не стал спорить — пусть творит, ему виднее. Недаром же я два месяца его на своем иждивении держал. Переписал он всю брошюрку, фамилие, правда, мое оставил — тут все нормально. Вышла книжка, вот она. — Неваляйкин достал из портфеля брошюрку «Железо слабых не любит», повертел перед моим носом и шуганул ее опять в бездонное нутро портфеля. — А мой дружок, которого я кувалдой тогда по башке огрел, рецензию потом в газетку написал: все, говорит, правильно в книге, все очень поучительно и даже талантливо. Марухин такой, не слышал? Ну как же, он тоже после того случая бросил спорт и теперь стал известным критиком. В боксе-то он ходил под своей фамилией, а тут зачем-то взял себе псифдо́ним. Но я-то знаю, как это случилось. Маруха у него была — мировая баба, вот он, чтобы улестить ей, назвал себя Марухин. Сейчас, правда, у него Дарья, Даша. Говорю ему: «Чего ж не меняешь, подписывайся Дашкин». — «Нет, — говорит, — нельзя этого делать, поскольку я уже известен в критических кругах как Марухин. Подпишись я Дашкиным — еще печатать не будут, подумают, другой какой объявился. Пока разберутся…» Это верно: в нашем литературном деле важно иметь имя. Чтобы тебя знали. А на остальное наплевать. Иной раз даже и не читают. Я знаю такую редакцию — взглянут: ага, имя — и в печать; глянут на книгу: ага, имя — и давай хвалить! Им же неважно, что написано и как написано, им важно кто написал. Имя! Везде гоняются за именами. Не таланты ищут, а имена. Вот, к примеру, составляют план по печати — кого в первую очередь ставят? Имена. Или — требуется статья; напиши — не напечатают: кто ты такой? А было бы имя — это когда фамилие называется именем, — напечатают. Даже закажут тебе, да что там — напишут за тебя, ты только соизволь согласиться поставить свое имечко под ней. Во как! Как говорит мой друг прозаик и поэт Филька Косорылов (не слышал такого? Ну как же, знаменитость!), так вот он говорит: «Ты без имя, что корова без вымя — зарежут». Ну, а мне повезло, имя я себе приобрел еще в ту пору, когда «железо» поднимал. Мое имя тогда у всех в зубах навязло. А еще окромя имя у нас кое-где очень уважают разных психов. Это когда выпендривается, как ненормальный: того вроде не знает, того не понимает, а сам гребет — знает куда, свой курс держит. О, псих, я тебе скажу, может пройти совсем даже и без имени, как намыленный просклизнет. Его тут же издадут, тут же дискуссию затеют: оригинально! ново! неповторимо! понять — не понять! глубоко — не докопаться! Еще бы! Псих ведь, это у нормального все понятно…