Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Один из группы, когда-то служивший в земской управе, а поэтому пишущий рассказы и повести из колхозной жизни, старается всех перекричать. Он хочет рассказать своим коллегам о своей последней операции: ему только что вырезали слепую кишку.

Это заявление коллеги меня вдохновляет.

— Вам, говорите, вырезали слепую кишку? Какое совпадение! У меня тут тоже вырезки. Случайно очутились в моем кармане. Очень интересные вырезки. Обо мне, конечно. Хотите, я вам почитаю.

Я вынимаю из карманов кипы вырезок.

Коллеги разбегаются с невероятной быстротой.

Хамы!

Признаться, я никогда не подозревал, что наши эмигрантские литераторы могут в свои почтенные годы быть столь легкими на подъем.

Беда, конечно, в том, что каждый писатель думает, что он гений, что только он и умеет писать, и что все остальные писатели, простите за выражение, дрянь.

Вот, актеры и музыканты — совсем другое дело. Милейшие люди. Среди них никакой зависти нет. Каждый артист радуется успехам своих товарищей и каждый музыкант приходит в неимоверный восторг, когда узнает, что другие музыканты также преуспевают.

Слушаю музыкантов и актеров — и просто умиляюсь от их благородства и великодушия. Святые люди!

Встречаются, например, две певицы.

Они давно не виделись, и, естественно, преисполняются при встрече неимоверного ликования. Тепло обнимаются, целуются. У писателей это не водится. Никакому коллеге, даже женского пола, никогда не приходит в голову при встрече со мной броситься мне на шею и чмокнуть меня. Правда, певицы тоже, строго говоря, не целуются. Они только трут одну щеку о другую, чтобы не нарушать косметического равновесия.

Певицы начинают весело щебетать. Друг на друга они не смотрят. Одна женщина прямо никогда на другую не смотрит. Откуда одни женщины знают, что носят другие женщины — одна из неразрешимых загадок прекрасного пола.

Певицы начинают участливо друг друга расспрашивать. Как ты себя чувствуешь? Почему тебя такой-то рецензент так незаслуженно жестоко выругал, когда всем известно, что ты замечательная певица? Когда ты поедешь на отдых? У тебя, ведь, такой усталый вид!

И так далее. Сразу видно, что они добрые, славные, отзывчивые женщины.

Или, скажем, встречаются два музыканта. Один из них скрипач, а другой — пианист. Мне злые языки говорили, что скрипачи относятся плохо к скрипачам, а пианисты относятся плохо к пианистам, но что скрипачи и пианисты превосходно между собой уживаются. Но я этому не верю.

— Ну, как у тебя все? — спрашивает пианист скрипача.

— Прекрасно, — отвечает скрипач.

— Я очень рад за тебя! — восклицает пианист. — Хорошие ангажементы получил?

— Замечательные. На две недели в Буэнос Айрес, на четыре недели в Париж. Оттуда еду в Лондон. Осенью состоится мой концерт здесь, в Нью-Йорке.

Лицо пианиста буквально передергивается от радости. Шутка ли: дорогому коллеге так повезло.

А на самом деле у скрипача никаких ангажементов нет — ни в Буэнос Айресе, ни в Париже, ни в Лондоне. Он только так сказал приятелю-пианисту, чтобы его не расстраивать.

Вот это настоящие люди! Не то, что мы — писатели.

Человек я несложный и непритязательный. И вкусы у меня, поэтому, несложные и непритязательные.

Не люблю вычурности, аляповатости, витиеватости. Ничто искусственное или деланное мне не нравится.

Люблю ясность и простоту.

Мне нравится поэзия, которую я понимаю. Мне нравится проза, которая доступна моему разуму. То, чего я не понимаю, оставляет меня холодным и равнодушным.

Я считаю, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить драгоценное время на попытки обнять необъятное и понять непонятное.

У меня нет никакого желания упорно перечитывать одну и ту же вещь, чтобы докопаться до ее смысла. Толстой для меня не был бы Толстым, а Чехов не был бы Чеховым, если бы мне надо было их расшифровывать. Великие писатели тем и велики, что они всем нам понятны и доступны.

Если кто хочет разбираться в скрытом смысле непонятных фраз, пусть разбирается. Я не хочу. Я никогда не дочитываю до конца литературное произведение, в котором не могу разобраться, и никогда не досматриваю до конца пьесу, которой не понимаю.

Толстой постоянно работал над своими описаниями, стараясь как можно больше упростить свой язык. Всем нам следовало бы у него поучиться. Беда в том, что многие писатели не пишут на простом и общедоступном языке из боязни быть обвиненными в незнании языка.