Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Отец приехал в каком-то невероятного размера свитере и странного вида брюках.

— Тебе надо купить костюм, — сказал я ему через несколько дней после его приезда.

Отец удивился:

— Костюм? Для чего? Я совсем недурно одет. Брюкам этим нет сносу. Я их сам сшил из рукавов шинели. Пощупай материю. Видишь, какая толстая и прочная! А свитер американский. Один из моих пациентов его мне подарил. Весь Новгород мне завидовал.

— Кому нужны брюки, которым нет сносу? — запротестовал я. — Я верю, что весь Новгород завидовал твоему свитеру. Бедный Новгород! А новый костюм тебе все-таки нужен.

— Ты полон буржуазных предрассудков, — печально сказал отец.

Как-то во время одного из наших споров я не выдержал и воскликнул:

— Ты говоришь, как большевик!

Отец обиделся: как можно обвинять в большевизме человека, дважды сидевшего при большевиках в тюрьме? Какая несправедливость!

Ни один из моих друзей отцу не понравился.

— Махровые какие-то. Бывшие люди. Типичные эмигранты. В каком это обществе ты вращаешься?

В квартире, в которой я снимал комнату, была ванна. Она топилась два раза в неделю — по средам и субботам.

— Неужели ты купаешься два раза в неделю? — с ужасом в голосе спросил отец.

— Конечно!

— Не делай этого. Еще привыкнешь, а тут произойдет переворот. Что тогда?

По мнению отца, к буржуазным удобствам нельзя привыкать. Привыкнешь, а вдруг революция. Опасно! Действительно, что тогда?

Но отец все же ужился с окружавшей его свободой. Со временем он перестал пугаться возможных последствий опрометчивого освоения буржуазных навыков. Он стал принимать ванну два раза в неделю. Превратился в буржуя. В эмигранта.

В «бывшего человека».

После своего бегства из России, граф Н. В. Коковцев, преемник П. А. Столыпина в должности председателя совета министров, остановился на несколько дней в Риге проездом в Париж. Когда редактор газеты «Сегодня» получил сообщение о приезде графа, в редакции, кроме меня, никого не было.

Скрепя сердце, редактор послал меня проинтервьюировать знаменитого беженца. Никаких особенных надежд на успех интервью он не возлагал. Он мало доверял моим умственным способностям — я писал тогда главным образом стихи. Моя поэзия, по-видимому, редактору нравилась, иначе он бы ее не печатал. Но все остальное во мне ему определенно не нравилось, и он этого от меня не скрывал.

Редактором газеты «Сегодня» был тогда Николай Козырев-Бережанский, впоследствии высланный из Латвии за невероятную глупость: в газете, издававшейся в стране, только что провозгласившей свою независимость, он опубликовал за своей подписью статью против независимости этой страны. Латвийское правительство тотчас же приказало ему в сорок восемь часов покинуть пределы республики. Бережанский уехал в Берлин, время от времени пописывал там в русских газетах, потом замолк. Что с ним стало, я не знаю.

В 1916 году Бережанский в Петрограде выпустил книгу «Песни русского солдата», и на этой книге зиждилась вся его литературная слава. Кроме того, у него была чахотка; он харкал кровью, и мы все относились к нему с величайшим уважением, как к большому русскому писателю. Он был не прочь выпить, и каждый раз, когда прикладывался к рюмочке, говорил: «Для меня водка смерть. Гублю себя. Что час, то короче к могиле мой путь». На меня это действовало потрясающе. Я преклонялся перед ним, млел, робел и заикался.

Я, вообще, много млел, робел и заикался в те годы. Рига буквально кишела знаменитостями, настоящими и мнимыми — больше мнимыми, чем настоящими — и я, молокосос, приехавший из маленького провинциального Новгорода, терялся среди великих мира сего и не знал, на каком я свете. Бережанский имел полное право считать меня дураком.

Взглянет на меня бывало и задаст дидактический вопрос:

— Почему поэты так глупы?

Потом хлопнет меня по плечу и прибавит:

— Может быть нам это объяснит наш красавец.

Бережанский, кстати, был неважного мнения и о моей наружности.

Но я на него не обижался. Как можно обижаться на человека, выпустившего в Петрограде книгу и харкавшего кровью?

— Прямо несчастье! — воскликнул Бережанский, когда ему по-телефону сообщили о приезде графа Коковцева. — Некого послать. Где эта шантрапа околачивается? Поэт, вы когда-нибудь кого-нибудь интервьюировали?

— Для газеты? — спросил я.

Бережанский рассвирепел.

— Нет, — ехидно сказал он, — для штаба Добровольческой армии!