Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Другой случай произошел с моим приятелем, у которого возникли неприятности на службе. Как-то он меня вызвал по-телефону и настойчиво попросил встретиться с ним в ресторане.

— Мне нужен ваш совет, — сказал он, — но я не могу вас пригласить к себе, так как не хочу, чтобы жена моя что-нибудь узнала о нашем разговоре.

Я согласился. Мы встретились. Он рассказал мне обычную историю. Один из его сослуживцев заискивает перед хозяевами, всячески им угождает и получает одно повышение за другим, в то время, как он в последние пять лет не продвинулся ни на одну иоту и никакой прибавки за все это время не получил.

— Вы же понимаете, — сказал он, — что такое положение становится невыносимым. Моему самолюбию нанесен тяжелый удар. У меня пропала всякая охота ходить на работу. Что мне делать?

— Не люблю совать нос в чужие дела, — скромно сказал я ему, — но раз вы спрашиваете, что делать, я вам скажу. Бросьте работу. Скажите хозяевам, что вы уходите, что вам сделано более выгодное предложение, которое вы решили принять. Я уверен, что ваши хозяева перепугаются и начнут умолять вас остаться на службе. Они вам предложат прибавку, — это несомненно. Вы им скажете, что подумаете и дадите ответ через неделю. Не раньше. Продемонстрируйте свою независимость. А по истечении недели, вы скажете хозяевам, что просто из чувства лояльности к ним вы решили остаться на службе и более заманчивого предложения не принимать.

— Замечательный совет! — воскликнул мой знакомый. — Какой вы, Семен Семенович, умница! Я так и сделаю. Завтра утром скажу хозяевам, что мне сделано весьма заманчивое предложение. Спасибо, спасибо!

Теперь при этом человеке нельзя упоминать мое имя. Стоит кому-либо в его присутствии заикнуться обо мне, и он теряет самообладание и начинает выть, как дикий зверь. Мне передавали, что не так давно он вдруг решил меня убить и купил револьвер.

Дело в том, что он послушался меня и сказал своим хозяевам, что покидает службу ради гораздо лучшего места.

Хозяева очень обрадовались.

Они пожелали ему всяческих успехов на новой службе и даже устроили в его честь обед, на котором ему преподнесли перо и часы.

Мой приятель до сих пор не может найти работу.

На свободе я очутился в середине 1918 года. Это свобода, в том виде, в каком я ее нашел, была довольно непривлекательная. Как все условно в мире! Советские люди, бежавшие от Сталина, никак не могут понять, от какого зла, собственно говоря, бежали мы. По сравнению с тем, что происходило при отце народов, красный террор эпохи Ленина-Троцкого кажется светлой идиллией.

Ехал я из Новгорода до Режицы в товарном поезде 6 недель. Режица лежит на границе: ее немецкого названия я сейчас не помню. Там были германский штаб, карантин, «энтлаузунгсанштальт» и обер-фельдфебель Фридрих Ганке.

Штаб был для немцев. Карантин, «энтлаузунгсанштальт» и фельдфебель Ганке были для нас, российских беженцев. Со свойственным им тактом и уважением к лежачим, которых по теории нельзя бить, немцы относились к нам с великим презрением. Как только немецкие солдаты, командуемые Ганке, нас выстроили в ряд и осмотрели нас полным немецкого высокомерия и презрения взглядом, обер-фельдфебель Ганке приказал отправить нас в «энтлаузунгсанштальт». Ганке при этом скривил рот в страдальческую усмешку: смотрите, мол, с кем мне приходится возиться.

На человеческом языке «энтлаузунгсанштальт» — это просто-напросто баня, в которой можно попариться и умыться. Но немцы считали своим долгом (вероятно перед фатерляндом) подчеркнуть, насколько мы все были грязны и вшивы. Я не знаю, как перевести на русский язык это слово. По Игорю Северянину самое подходящее, вероятно, «обесвшиловка».

Вид у нас был поистине жалкий. Шесть недель в товарном вагоне не шутка. Мы все обросли волосами; на лице и руках образовалась кора.

Нам, действительно, не мешало как можно скорее попасть в баню и смыть с себя, как выразился один из наших товарищей по бегству, грязь и позор большевизма.

У входа в баню мы разделись и сдали вещи солдату для дезинфекции. Солдат исполнял свои обязанности со скучающим видом. Он привык к такого рода зрелищам. В Рожицу и другие пограничные пункты с разных сторон приезжали беженцы — пешком, в телегах, в товарных поездах. Вся Прибалтика была тогда под германской оккупацией.

«Энтлаузунговавшись» и изрядно освежившись, мы пошли в канцелярию карантина регистрироваться. Фельдфебель Ганке стоял у окна, презрительное выражение не сходило с его лица. У меня зародилось подозрение, что это презрительное выражение появилось на лице бравого надзирателя за чистотой российских беженцев, как только он ступил на русскую землю и сойдет с его лица, как только он снова очутится на родной германской территории.