Елизавета Михайличенко - Гармония по Дерибасову

Дуню, тайком все-таки мечтавшую о дочке, это пугало. Чтобы снять с себя ответственность за срыв планов, она подсунула Гиви статейку, сообщавшую, что у пожилых мужчин чаще рождаются дочери. Гиви занервничал. Доконало его рождение в далеком грузинском селении единокровной сестры.

— Вот видишь, — обеспечивала тыл Дуня.

— Не вижу! — сердился Гиви. — Мне же не восемьдесят один в самом деле!

— А все-таки! — напирала Дуня. — Правильно люди говорят: надо было сначала подождать, потом дворец спорта строить!

— Художественной гимнастикой заниматься будет! — скучнел Гиви.

От скуки его избавила бывшая жена Нюрка. На праздники она пообщалась с одним из Гивиных друзей, впала в ярость от Гивиной пасторали и излила ее в письме к Евдокии. Письмо содержало такой заряд неприятия, что пока Дуня, раздувая ноздри, читала его, у нее начались преждевременные роды.

— Бабку Лукерью и сестру Лидию! — скомандовала Дуня бледному Гиви.

Несколько часов испуганный Гиви бродил вдоль портика, игнорируя успокоительные речи отца Василия. Периодически он останавливался и с ужасом восклицал:

— Семь месяцев с половиной, самое большее… Умрет, да?!

— Все в руках божьих, — вздыхал отец Василий, у которого от огорчения срабатывал только профессиональный рефлекс.

— Если умрет — застрелюсь, — сокрушался отставной генерал.

От такого греховного малодушия отец Василий пришел в ярость:

— Прокляну! — зарычал он. — И тебя, и твою потаскуху Нюрку! До седьмого колена в обе стороны!

Неизвестно сколькиэтажные проклятия воздвиг бы отец Василий, если бы Гиви не лишил того дара речи:

— Глупая книга — Библия, — в сердцах перебил он. — Совсем глупая! «Он взошел к ней на ложе и познал ее!» Смешно! Женщина познается не после свадьбы. Только после развода!

Пока отец Василий хмурил густые седые брови, из дома вышла удовлетворенная бабка Лукерья:

— Мальчик, — вздохнула она.

— Живой?! — замер Гиви.

— А то! — улыбнулась бабка. — Хиленький, правда. Недоношенный. Месяцев семи. Но ничего, по всему видать, живучий.

— Скоко? — спросил отец Василий.

Лукерья махнула рукой:

— И трех не будет.

Пока Гиви крутился по двору с бабкой Лукерьей на руках, отец Василий радостно требовал:

— А Нюрке, стерве, отпиши. Если она, тварь, еще что позволит, хоть раз, я ее прокляну! Собственноручно! Она мой характер помнит! Приеду в Москву и этими вот руками ее прокляну!

А в это время в комнате потрясенная Евдокия жарко шептала сестре Лидии:

— Это все тебе, тебе одной спасибо! А я, дура, не поверила! Даже когда понесла, думала — какой лотос, какая весна… И девочку ждала.

— Ты о чем? — не понимала Лидия. — Успокойся.

— Ну ты ведь сказала, что этот ваш Чхумлиан послал мне беременность и что будет сын, которого ждут великие деяния, а главное, что он родится весной, когда зацветет лотос. Семимесячным, значит.

— Да?! — изумилась Лидия. — Не помню. Это моими устами сам Чхумлиан вещал!.. Сына-то как назовешь?

— Как скажешь! — выдохнула Дуня.

— Раз для великих дел, то надо назвать его Чхумлианом.

— Ты что?! — ужаснулась Евдокия. — Нет, Гиви не согласится.

— Согласится, — уверенно сказала Лидия. — Если высшему разуму будет угодно, никуда не денется. А почему семимесячный?! Ты не бойся, нормальный парень. Мне ли не знать. Просто мелкий.

Надежды Дуни не сбылись — Гиви согласился. Более того, он расцеловал свою замечательную Дунико и был ей очень благодарен:

— Я боялся, ты Назаром захочешь назвать. Или Дерибасом, как у вас тут… А ты грузинское имя нашла! Даже сванское! У меня дед Чхумлианом был. Сто пятнадцать лет жил!

Рождение Чхумлиана Курашвили выпало на годовщину смерти жены Осипа Осинова, немой Варвары. Осип надел чистую рубаху, выправил бритву и, бреясь, несколько раз задерживал лезвие у горла. Хоть в комнате никого и не было, он жестко сказал: «Не имею права», — доскреб щеки, вскрыл последнюю банку засоленных Варварой огурцов, почал бутылку «Стрижамента» и долго смотрел, на красную этикетку с перечеркивающими гусиное перо двумя дуэльными пистолетами. Выходило, что перед тем как быть перечеркнутым, перо успело вывести голубыми тоскливыми чернилами: «Горькая настойка».

Осип помянул Варвару, похрустел огурцом, запоминая его вкус, посмотрел на верхнюю часть этикетки, на изображенный на срезанной вершине горы силуэт незатейливой крепости и обхватил голову руками. Это была Назарьино, погружающееся в кратер вулкана!