Олег Мальский - Три недели из жизни лепилы

Оля присела рядом со мной и неуловимым движением высвободила записку, ослабив мою бдительность мимолетным поцелуем. Зажала в руке свой трофей.

Я подхватил стоящий в углу букет.

— С праздником Победы! Твоей победы.

Оля улыбнулась глазами. Потом повернула ручку на девяносто градусов по часовой стрелке, потянула дверь на себя и чуть приподняла.

— Вот мы и дома.

— Ты не запираешь?

— Замок с секретом.

— Не боишься, что секрет узнают?

— Секрет знают те, кто этого заслуживает.

Комнату, рассчитанную на двух студенток, занимали шкаф, холодильник, письменный стог со стулом и просторное ложе. При ближайшем рассмотрении ложе оказалось двумя пружинными матрасами, сдвинутыми вместе.

Спинки и прочие скрипучие детали были сложены в углу.

Я шагнул на незанятый мебелью пятачок вытертого паркета.

— Твоя подруга тоже принципиально не пользуется ключами?

— Я живу одна.

— Наверное, любишь спать по диагонали?

— Мама тоже задавала вопросы. Нет, я люблю спать на расстоянии.

— От кого?

— От подруг, например. Иногда остаются на ночь.

Над столом висели книжные полки.

Вперемешку с профессиональными томами — Бредбери, Толкиен, Андерсен, Грин и Уайльд. Интересно, какие сказки она предпочитает — с хорошим или плохим концом?

Обернувшись, я увидел, как моя записка медленно, словно осенний лист, опустилась на пол.

— На эти выходные я почему-то решила остаться в Москве.

Все произошло до восторга естественно. Как восход солнца, первый снег и первый крик младенца. Мы забыли о приличиях, времени и соседях за стенкой.

Мы забыли о бутылке шампанского, брошенной за дверью.

Точнее, забыл я, а Оля весело рассмеялась, услышав об этом, и посоветовала не беспокоиться: шампанскому наверняка давно нашли применение.

На следующие тридцать восемь часов маленькая комната с большими окнами превратилась в сладкую тюрьму, дворец Тамары, шатер Шамаханской царицы.

Мы несколько раз спускались в кафе на первом этаже интеркорпуса. В полупустом кооперативном кафе на мою девушку пялились негры и арабы, а я чувствовал себя гордым обладателем самого бесценного сокровища в мире.

В понедельник я бесшумно перелез через Олю и сбрил двухдневную щетину. Мое существо переполняла необъяснимая бодрость.

Для кого-то любовь равнозначна половому акту, а половой акт — по энергетическим затратам — разгрузке энного количества железнодорожных вагонов. Несчастные! Им неведомо, как можно все брать и все отдавать. Все, что есть — без остатка. Без калькуляции дебита и кредита. Даже не брать и отдавать, а слиться, смешаться в коктейль, который не разделить на Ее и Его.

Я отметился на работе. Профессорша слиняла в начале двенадцатого.

В двенадцать я ворвался в Олину комнату с полной продуктовой сумкой на перевес. Лифт сломался, и мы решили, что одиннадцать этажей вниз и одиннадцать этажей вверх (да еще сто метров до интеркорпуса) — непозволительная роскошь.

Оля ждала меня в постели — убежала с лекции.

В пятницу я заехал домой. Забрал самое необходимое. Переезд в Балашиху всерьез не обсуждался, поскольку ежесуточно будет стоить нам трех с половиной часов, украденных у жизни.

Спустя неделю мы стали выходить в свет. У Оли потрясающий гардероб на любые случаи: длинные вечерние туалеты, тугие короткие платьица с немыслимыми молниями — спереди, сзади, до попы, от попы и на всю длину, джинсовые юбочки с разрезами…

Впрочем, для прогулок по окрестностям ей больше всего подходят штаны. Подышим свежим воздухом и так разохотимся, что на одиннадцатый этаж взлетаем, как две ракеты. Пока стаскиваю с нее брючки (Оля никогда сама не разоблачается), дохожу до точки кипения.

Самоистязание хорошо не всегда. Только под определенное настроение. Иногда угадаешь, иногда нет. Поэтому в качестве стандартной формы для вечернего моциона мы остановились на сарафанах для нее и трениках для меня.

Зачем вообще куда-то бегать?

Мы «освящали» не только придорожные кусты зеленой зоны Тропарева. Нас помнят камыши Клязьминского водохранилища, куда по расписанию ходил прогулочный катер с буфетом. Да и сами воды — в пятнадцати метрах от «лягушатника». И, естественно, катер, где мы исследовали все подсобные помещения.

В моменты острого взаимного влечения мы проявляли феноменальную изобретательность. Развратничали в дальнем углу театрального фойе — после третьего звонка, на заднем ряду в кино — после журнала, и даже на крышах жилых домов — в сухую погоду, а если шел дождь и дверь на крышу была заперта, довольствовались последним пролетом лестничной клетки. Мы предпочитали многоэтажки. После того, как однажды застряли в лифте. Тогда нам показалось, что ремонтники проявили чрезмерную прыть.