Феликс Кривин: Встречник, или поваренная книга для чтения

Жизнь идет тяжелым шагом, прямо, криво и зигзагом, чтобы тяжестью своей не всегда давить людей. Только к острову Гвидона жизнь не слишком благосклонна: плачет мать, грустит жена, не отходят от окна.

Как уплыл по океану князь Гвидон — и в воду канул. Сколько лет прождали зря — нет ни князя, ни царя.

Гонит юная супруга мысли черные про друга: может, болен? Может, пьян? Может быть, Гвидон — Жуан?

А мамашу мучат мысли, что сынок не знает жизни. Он добряк, он доброхот, он такой Гвидон, Кихот!

Белка, старая пройдоха, между тем живет неплохо, но орешки не грызет, а на рынок их везет. Там дают за них скорлупки — и не нужно портить зубки. С рынка белка — на базар, закупает там товар и опять спешит на рынок, волоча вагон корзинок. Словом, вертится, как все, в нашем общем колесе.

А ребята Черномора не выходят из дозора: что увидят, то упрут — вот и весь дозорный труд. И тоскует производство, и клянет свое сиротство: на десятки верст вокруг не найдешь рабочих рук. Если молвить без обмана, руки все в чужих карманах, где куют и стар и мал оборотный капитал.

А Гвидонова супруга от тоски и перепуга так худа и так бледна, словно в лебедя она начинает возвращаться… Только б с мужем попрощаться. Где он, милый? Где же он? Нет, не едет князь Гвидон.

А давно ли было дело, что во лбу звезда горела и под пышною косой плавал месяц золотой? И звезда, и месяц в скупке за проклятые скорлупки. Тридцать три богатыря не теряли время зря, поработали на суше, потрясли людские души и нырнули в моря гладь капиталы отмывать.

Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет, на кораблике купцы приготовили концы. И на острове Гвидона их встречают благосклонно: пушки с пристани палят, но не точно, не впопад, все тяжелые снаряды с кораблем ложатся рядом, не в гостей, а в честь гостей в ожиданье новостей. И рассказывают гости, перемыв знакомым кости: в мире есть страна одна, издалёка не видна, и вблизи, пожалуй, тоже — разве только в день погожий, но хватает места всем, кто приехал насовсем. А вокруг другие страны, так обширны, так пространны, их объехать — тяжкий труд, но народ живет и тут — мужики, а также бабы, называются арабы. Ходят в шелковых штанах, да поможет им Аллах. А у них посередине, между небом и пустыней, между сушей и водой государство Божежмой.

Много званых и незваных в той земле обетованной. Среди прочих там, пардон, поселился князь Гвидон.

Рассказав такие вести, поклонившись честь по чести, корабельщики-купцы дружно отдали концы.

А ребята Черномора для большого разговора тот же час легли на дно с Черномором заодно и пустились строить планы о земле обетованной. Хороша она, земля, особливо издаля.

Волны катятся на берег из Европ и из Америк… Да, пустил он здесь росток, этот ближний всем восток. Даже гордые арабы к этим землям сердцем слабы: так и смотрят — глядь-поглядь! — где бы тут обетовать.

Эта жуткая картина в сказке только середина. Но зачем смущать сердца? Обойдемся без конца.

Быть может, станешь ты рекой, тогда глядеть придется в оба: не разливаться широко — иначе можно стать потопом.

Быть может, станешь ты костром, тогда пылай. Но не мешало б не подниматься высоко — иначе можно стать пожаром.

Да, это, право, нелегко любую жизнь прожить без риска — ни широко, ни высоко, ни далеко, ни слишком близко.

Когда лягушке цапли доверили кормило, доверие ни капли ее не удивило. Она сидела в кресле, расставив ноги-грабли, и наслаждалась лестью: «Вы истинная цапля!»

Заботливая свита ей угождала рьяно, кормя ее досыта, поя ее допьяна. Не нужно ни таланта, ни знания, ни силы, чтоб превратить кормило в кормило и поило.

Но на душе тревожно и не смешно ни капли, когда совсем несложно лягушке выйти в цапли.

Пластилиновая память — не игрушка, не каприз. Скольких этими зубами заяц до смерти загрыз. А теперь кладет на полку, если нечего погрызть. Был он волк, но смяли волка. Потому что это — жизнь.

Где его былая сила? Где он, леса властелин?

Ничего, что прежде было, не запомнил пластилин.

Из клыков слепили уши, трансформировали пасть и велели старших слушать, потому что это — власть.

Не ему б ушами хлопать да усами рисковать, у него огромный опыт всякой твари кровь пускать.