Самуил Шатров - Нейлоновая шубка

— Вот вам и долгожданная Тимофеевка, — сказал Жора. — Мы опять горим!

— Без дыма, чистым огнем! — подтвердил Витольд.

— Не надо паники! Каждый остается на своих местах! Каждый занимается своим делом! — сказал Лошатников, мучительно решая в уме задачку: бежать из Тимофеевки одному или прихватить с собой Викторину Аркадьевну.

— Вам хорошо, — сказал Жора. — Вы не продавали своих пиджаков.

— Не будьте завистником, Жора, — ответил Лошатников. — Зависть — чувство, недостойное нового человека!

— Можно быть философом, когда есть сбережения, — огрызнулся Витольд.

— А кто вам мешал их иметь? Сколько раз государство обращалось к вам с просьбой «Храните деньги в сберкассе»! Вы не обращали на это внимания. А разве вы не читали плакатов: «Отправляясь в дальний путь — аккредитив взять не забудь!»

— Афиша у нас плохая! — заныл богатырь Бубнов. — Из-за нее и горим. Помню, в сорок восьмом году была у меня афиша в три цвета. Я лежу в белой борцовке на манеже, а на груди стоит зеленый самосвал. А в самосвале желтая корова. Полный сбор!

— Видно, нельзя безнаказанно для своего интеллекта бить на голове кирпич-сырец и ломать на груди железобетонные блоки, — усмехнулся Лошатников и без злобы добавил: — Сырой ты, Ваня. Не в афише суть!

— Нет, в афише! — заупрямился богатырь.

— Ты, Ваня, не создан для аналитического мышления, — ласково улыбаясь, продолжал Лошатников. — Можно поставить себе на грудь самосвал с мамонтом, и все равно публика не пойдет. Зритель теперь не тот. Он новый. Мы еще толком его не знаем. Раньше знали. Да, мы знали, что Тимофеевка обожает фокусников, глотающих керосин и другие нефтепродукты, Пятихатка любила факиров, Горловка — чемпионаты французской борьбы с «масками смерти», чемпионами Цейлона и Мадагаскара, а также польским силачом Збышкой-вторым, Ясиноватая могла часами слушать куплеты Жоры и Витольда…

— Мы пользуемся успехом, — сварливо отозвался Жора.

— Дай бог вам такой, — добавил Витольд.

— Я не хотел вас обидеть. Я только хотел сказать, что мы не знаем нового зрителя. Чем он живет? Чем дышит? И в каких случаях он несет в ладошках заветную десятку? Вот в чем трагедия современного эстрадного администратора!

— Бросьте теоретизировать! — сказал Жора. — Тимофеевка осталась прежней. Местные жители увлечены своими свиньями, помидорами и огурцами. Они влюблены в квадратно-гнездовой посев. Они ухаживают за королевой полей. Им не до искусства.

— Они рано ложатся спать, — подхватил Витольд. — В девять часов их уже клонит ко сну. Это общая болезнь всех сельских жителей.

— Вы никогда не будете знаменитыми сатириками, — грустно покачал головой Лошатников. — Для сатириков вы слишком ненаблюдательны. Нет, дорогие друзья. Тимофеевка не та. Здесь много интеллигенции — агрономы, врачи, учителя. На фермах работают два выпуска средней школы. Мы просто ошиблись адресом. Нам нужна другая Тимофеевка. Но где ее искать? Я не вижу ее вблизи!

— Найдем! — сказал первый близнец.

— На наш век хватит!

— Вашими устами хванчкару пить, — сказал Лошатников, забывая, что он обязан вселять бодрость. — Как жалко, что я не такой голубоглазый оптимист. Мне было бы легче жить. А у меня сейчас так тяжело на душе, друзья!

И, как бы иллюстрируя слова руководителя дикой бригады, Тамерлан — гроза Гималаев вытянулся во весь рост и заревел глухо и печально:

— Э-э-э-э, и-о-о-о!..

— Он голоден, — сказал затянутый в кожу Лаврушайтис. — Я не могу слышать его рев.

— Не делайте из этого мелодрамы, — сказал Жора. — В естественных условиях медведи не едят целую зиму…

— Они сосут в берлоге лапу, — продолжал Витольд.

— Он так не привык, — сказал дрессировщик. — Он же не дикий. Он домашний, он ученый, он так не может…

— А мы можем? — раздражаясь, сказал Жора.

— Хорошее воспитание он дает своему медведю. Он насилует его природу, приучая к круглогодичному питанию! — не преминул вставить Витольд.

— Коллеги! — взмолился Лаврушайтис. — Не будьте жестокими. Надо что-то предпринять. Посмотрите на него, как он терпеливо все переносит. Войдите в его медвежье положение…

— Нас не разжалобишь, — сказал Жора. — Я все равно не побегу продавать свой последний выходной костюм, чтобы дать вашему медведю витамины!

— Всю жизнь он ни в чем не нуждался. Он получал овощи, мед и фрукты. Теперь он голодает, — чуть не плача сказал Лаврушайтис. — Я перед ним виноват. Я мог его сдать в зооцентр. Его хотели взять в цирковую кавалькаду, на конвейер. Наконец, его покупали кинематографисты для картины «Таборные были». Я не дал. И зачем мне была нужна эта поездка? Я же получаю пенсию.