Константин Изварин - Военно-морские рассказы

Ряузов молча выразил свою солидарность. Если ящика до сих пор не хватились, то не хватятся уже никогда. Камбала в томате, конечно же, гадость редкая, но, как учит нас знаменитый фильм «Чапаев» «...на войне и поросеночек божий дар». Тем более, целый ящик.

— Значит молодые, — подвел итог Ряузов. Замок весело щелкнул.

Наша молодежь в утренней приборке не участвовала. По весьма уважительной причине — им выпало стоять в наряде. И пока я крутил диск корабельного телефона, дабы явить их, всех троих, пред светлые очи командира отделения, Вовка Ряузов напускал на себя строгий вид. «Сопли» на его погонах весело блестели в желтоватом свете плафонов. Я невольно поскреб свои, потемневшие и потускневшие, и устроился поудобнее в предвкушении зрелища. И зрелище не заставило себя ждать.

— Ну? — сказал командир отделения Ряузов, глядя на куцый строй откуда-то сбоку. — И зачем вы это сделали?

В нашем шестнадцатом тамбуре на строй нельзя смотреть иначе, чем сбоку. Тесный он — тамбур-то. Я, правда, развалился на вертящемся стуле, который мы гордо именовали креслом, в рубке и сквозь открытую дверь наблюдал строй со стороны фасада. Ряузову же его положение не позволяло такой роскоши и он был вынужден ходить, что, впрочем, у него не очень-то и получалось.

Зато получалось другое. Получалось дознание. Мегрэ из криминальной полиции только бы руками развел в этой ситуации, а Ряузов — ничего подобного. Он выдержал паузу, за время которой я успел поковыряться в ухе и продолжил.

— Или это вы нам? — щедрый жест в мою сторону. — Чтоб по дороге домой не голодали?

Молодежь заулыбалась. Но молча. И признаваться вовсе не собиралась. А если бы и призналась, то что? Что с ними делать прикажете Вовке Ряузову? Святое правило «Не пойман — не вор» соблюдено, ящик под замком, а то, что Ряузов его обнаружил — так это просто стечение обстоятельств.

Молодежь не созналась, ящика не хватились, поэтому, еще целых два месяца мы, со спокойной душой дополняли гадкое корабельное питание не менее гадкими консервами.

Вот так, товарищи молодые матросы, мотайте на ус. Чтобы то, что вы с риском для здоровья украдете у Родины не стало подарком вашим старшим товарищам.

Птицы. Скворцы, то есть. Говорят: тот не моряк, кому баклан на грудь не насрал, но, честное слово, даже сотня бакланов, действуя вместе, не может навредить так, как это делают севастопольские скворцы.

Эти пернатые гады жрут даже то, что стало поперек вечно голодного матросского горла, а потом забираются повыше и оттуда...

А чего им, птицам-то?

Антенна наша, «Фрегат», очень по вкусу им пришлась.

«Фрегат» — это вам не устаревшая «плетенка» — это новейшая «решетка». Точнее две решетки, соединенные под углом. Влезет между перекладинами наглая птичка, сядет — голова внутри, хвост снаружи, а из-под хвоста такое сыплется... сказать неудобно. Ляпнет оно с высоты пятнадцати метров на покрашенную не далее как вчера палубу — только брызги во все стороны. Летят. Берешь потом ветошонку, макаешь в соляру, да не в соляру, сапожина, а в топливо, и трешь, матерясь. Потому как, если закрашивать, то сурика не напасешься.

Стоит отметить еще, что в «плетенке» птичку видно; флотские тем и развлекаются, что мастерят рогатки, а потом пуляют... гайками в основном. Даст такой «снайпер» навскидку по антенне со звоном и — только крылья захлопали — полетели птички. Гадить... в другое место.

А на нашем «корвете» все самое современное. Антенны тоже. И мерзкую птичку замечаешь не раньше, чем она на тебя... капнет. Хочется после этого не рогатку мастерить, а медленно и торжественно откручивать скворчиную голову. Это как минимум. Как максимум — объявить китайский геноцид. И извести подлое племя под самый корень.

— Надо, — торжественно сказал Ганитулин. — Надо поймать пару штук, скрутить им головы и повесить на «Фрегате».

— Вверх ногами, — закончил я. С неприкрытым сарказмом.

— Да-а! — просветлел лицом Ганитулин. До него сарказм не дошел.

Ганитулин у нас занимает высокую должность командира отделения. Нашего отделения, сигнального. И даже командует. Димой, младшеньким, которому повезло к нам попасть по замене — сразу из Анапы, а потому веселое Керченское время его миновало.

Мы, то есть все остальные сигнальщики — Быстов, Ряузов и я — Ганитулину не подчиняемся. Причем демонстративно. Он, конечно, злится, но, что с дурака взять?

Кстати, быть может именно поэтому (я имею в виду не то, что Ганитулин дурак, а то, что мы ему не подчиняемся) мы до сих пор никуда не въехали. А ведь очень даже могли бы: твердой рукой... к тихой гавани... «Абзац, море кончилось!».