Константин Изварин - De profundis

Жрать тогда хотелось – просто ужас. Вытаскивая из раскисшей грязи тяжеленные, резиновые, с подвернутыми голенищами сапоги, хотелось взвыть как некогда Василий Алибабаевич «…а в тюрьме сейчас ужи-ин… макароны…». До макарон было четыре километра по такой вот… дороге. Под проливным дождем, подло льющимся с июльского неба прямо на троих студентов в стройотрядовских куртках.

– Кому это, интересно, взбрело в голову так строить? – отплевываясь, ибо дождь ухитрялся попадать не только за шиворот, спросил я.

Ответа я не дождался. Да, впрочем, не очень и ожидал. Но, в самом деле, растянуть деревню из двадцати дворов на десяток километров ровной как стол степи… надо иметь немалый талант. Ничуть не меньший чем нам, так и не дождавшимся машины и бредшим в поисках цивилизации и столовой под дождем.

Откуда-то, чуть ли не из центра дождя, как мне тогда показалось, вырос внезапно облезший домик с покосившейся вывеской «МАГАЗИН». Не сговариваясь, мы перешли на бег. Если даже этот очаг цивилизации и не работает по случаю дождя и запоя продавщицы, то на крыльце можно будет переждать дождь.

Работал! Работал, слава богу, хоть и наслал он на нас всю эту непогоду. Оставляя на ступеньках пудовые комья грязи, мы взобрались на крыльцо, прикрытое, как в этих краях заведено, навесом, разулись и, оставляя на окрашенных некогда половицах мокрые следы, вошли.

Кто никогда не был в крохотных магазинчиках, как прыщ на ровном месте торчащих посреди степи, не видел разложенную на прилавке вперемежку с неизвестно как сюда попавшими чулками в сеточку ржавую селедку, тот, наверное, и не застал веселого времени с километровыми очередями за заветной бутылочкой. Впрочем, никого из нас бутылочки не интересовали. И сейчас не интересуют. Хотелось нам есть. Очень хотелось. Потому что ели мы в последний раз еще до рассвета. Вместе с полеводами. А обед по дождю и бездорожью нам доставлять никто не собирался.

Поэтому, пошарив по карманам, коих кто-то щедрый нашил на стройотрядовскую куртку аж в количестве трех штук, мы сложили мокрые рубли в раскисшую трешку и подступили к прилавку.

– А? – встрепенулась продавщица, похожая на мартышку из басни Крылова. – Ничего нет. – И поправила очки, съехавшие на кончик носа.

– Вообще ничего? – переспросили мы хором, глядя на банки с консервированной морской капустой. Честное слово, готовы мы были сожрать даже этакое безобразие, вскрыв «консерву» зубами.

– Вообще, – отрезала продавщица, но, разглядев, кто перед ней стоит, она пошарила под прилавком и, достав оттуда картонный коробок, сказала: – Вот. И уберите деньги, я ж вам должна.

В коробке оказались конфеты. Немножко, совсем чуть-чуть. Мы уселись на крыльце и, глядя на лопающиеся в лужах пузыри, медленно жевали вязкую сладость.

А продавщица и вправду была у нас в долгу. Мы втроем когда-то загрузили ей машину. Теми самыми бутылочками, пустыми, правда.

В правом нижнем углу экрана девятка сменилась на ноль. Сгинул, ушел в небытие еще один рабочий день – тягучий и тоскливый как ожидание под кабинетом стоматолога. Обматывая шею шарфом, который обязала меня носить жена, я поймал себя на мысли, что весь сегодняшний день вспоминал события двадцатилетней давности – того далекого стройотрядовского лета. Как же называлась деревня, в которую судьба, приняв облик замдиректора по производственной практике, забросила троих студентов второкурсников? Семеновка? Или Степановка? Да так ли это сейчас важно?

За окном поливает брусчатку весенний дождь, чьи-то каблуки с веселым стуком выбивают быструю дробь. Спешит их хозяйка, торопится, прикрываясь от дождя цветастым зонтиком. А я ненавижу зонтики. Терпеть не могу. Заперев дверь любимого кабинета, я выхожу на улицу. Дождь обрадованно лупит по обтянутой турецкой кожей спине, мокрой ладонью влезает за пазуху. Я иду, стараясь по возможности не попадать в лужи, вдыхаю сочный аромат мокрой земли, проклевывающейся зелени, первых дождевых червей.

– Слышь, студент?

Я сидел на бетонном заборе силосной ямы, болтал ногами и глядел, как внизу топчется, уминает будущий коровий корм, чадящий трактор.

– Чего? – Я повернул голову. Прямо по забору, осторожно ставя ноги в тяжеленных резиновых сапогах, шел ко мне Коля по прозвищу Танкист – такой же командировочный, как и я. Сам я от сапог избавился и щеголял среди ужасов колхозной фермы в тряпочных Адидасах из Сан-Макеевки. Но то я, а Танкиста посадили на трактор, где в таких вот говнодавах нажимать на педали куда безопаснее.