Феликс Кандель - Люди мимоезжие. Книга путешествий

И посуду на окно выставил за добавкой.

– Сделаю я тебе крышу, – сказал Сергей без удовольствия. – Зубы стисну – и сделаю.

– А когда стиснешь?

– Скоро уже. Дай пиво допить.

Разлил по-новой из полегчавшей канистры.

– Скоро уже, – повторил с сожалением дур-человек. – Половину опростали.

Присосался с шумом к литровой кринке.

Цыбулей захрупал.

Позудел чего-то – не разобрать.

– Можно еще сбегать, – предложил Сергей. – В Глубокое, на пивзавод. Я хоть сейчас.

– Чтоб тебе другую ногу колесом согнуло, – пожелал от души невидимый Петя. – Бегать тогда не станешь.

– Я быстрый, – похвастался. – Я затяжной. Прихвачусь – и пошел! В покосы, бывало, парнишечкой, за тридцать верст к девке бегал. Косой намахаешься, водицей ополоснешься – и побёг, на всю ночь. А она уж стоит, выглядывает, груди от ожидания ходуном ходят. Покурлыкали, поиграли – и назад, еще тридцать верст. Пока добежал – утро, время опять косить. Я и не спал ни чуточки.

Затуманился.

Слезой в пиво капнул.

– Вы видите перед собой несчастного в любви человека. Батя узнал, велел тутошнюю брать, из деревни. Сорок лет грызет, без передыху. Идешь домой, а она уж стоит, выглядывает, пузом от злости трясет.

– Так тебе и надо, – без жалости сказал Петя и кринку возвратил на место. – В другой раз не побежишь.

– Где он у меня, другой раз?

И разлил всем по-быстрому, остатки разложил из чугуна.

Выпили. Доели. Ложки облизали. Петя позудел за окном басовито и недовольно, потревоженной синей мухой, а там и он затих.

Тишь по деревне. Теплынь несмелая. Покой глубинный. Закат в облаках.

Сидим. Млеем. Дремотой наливаемся.

Тут зашумело вдруг поверху, над головой, сапогами затопало по крыше.

– Эй, ты чего?

А Петя оттуда торжественно и злорадно:

– Сергей, – говорит. – Ты меня на обман взял. Теперь мой черед. Вот я вам избу раскрою, чтобы неповадно было. Пускай всех замочит.

Застучал топором.

– Раскрой, раскрой, – беспечально разрешил Сергей. – Раскроешь – им и покрывать буду. Не тебе первому.

Петя взвизгнул.

Топор пролетел мимо окна и врубился в землю.

За топором спланировала шляпа.

Потом мы увидели, как он забегал по двору, ногой пинал деревья, стены, машину, вымещал неутоленную злость.

– Безобразие, – сказал с задержкой мой ублаженный друг и сполз с лавки на пол. – Дом портят. Убытки приносят. Хозяйство разоряют.

Был он уже пьян от пива и переживаний.

Лежал на спине, раскинув широко руки, кричал чванливо в потолок:

– Это кто же лежит? Да на чьем же полу? Да посреди чьей же избы?!..

Заснул тут же – головой под лавку.

– Всё, – сказал Сергей. – Слетел с копыток.

Разлил теперь на троих, поровну, перевернул канистру, постукал ладонью по гулкому боку.

И тогда Петя натянул шляпу по уши, подошел решительно к окну, выпил махом свою порцию, сказал сурово и официально:

– Нож дайте.

– Какой тебе нож?

– Консервный. Я вашу машину вскрою: нехай протекет. Как мне, так и всем.

– Вскрой, вскрой, – разрешил Сергей. – Я ее тёсом покрою, Тёс-то почище железа, его ржа не берет.

И Петя пошел со двора, несчастный, посрамленный, опустив поникшие плечи.

– Погоди! Дур-человек! Шучу жа...

Но тот не обернулся.

– Ладно, – говорю. – И без него хорошо.

– Ты что! – всколыхнулся. – Ты кто?! Вы завтра умотаете отсюдова, – с кем пить-то буду? Полтора мужика на деревне: помрет ненароком – осиротею, облапошить некого...

И покатил из избы.

Я за ним.

Догнал на улице, попридержал у калитки.

– Эй, – говорю, – а со мной как? Покупать избу или не надо?

– Которую?

– Да хоть эту.

Поглядел на меня прямо, неотрывно, сказал без утайки:

– Я тебе честно скажу, чуж-человек... Тухлое это дело. Тебя домовик не примет. Он тут капризнай! – не приведи Господь.

– А в другом доме?

– И в другом не примет. Станет прокудить – сам из избы уйдешь.

И попылил следом за Петей.

Одна нога целая, другая – колесом.

А я на месте остался.

6

Гнали по домам стадо.

Пастух кнутом щелкал.

Коровы пыхтели, отдувались, пахли травою.

Женщины стояли у ворот, окликали певуче, по имени, а те мычали в ответ, густо, напоённо, важно кивали головой, как соглашались милостиво.

Одна прошла рядом, боком меня огладила, глазом осмотрела в упор.

Я и пошел за нею.

Мальчонки на лавке уже не было.

Миска стояла с водою, без картошки на дне.

Уж не всплыла ли часом?..

Сунулся лицом в щель заборную, дом оглядел заколоченный, свой почти что, заблажил вдруг в голос – душа на ладони, сердце на языке: