Аркадий Аверченко - Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ - Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

— Мы пробовали разсѣять его огорченіе.

— Онъ, правда, немножко староватъ… Но за то…

— Да, да… Староватъ. Но за то онъ и скучноватъ. Онъ и грязноватъ. Онъ и жуликоватъ. Хи-хи!

Въ этомъ смыслѣ я рѣзко разошелся съ Сандерсомъ. Римъ покорилъ мое сердце. Я не могъ думать безъ умиленія о томъ, что каждому встрѣчному камню, каждому обломку колонны — двѣ, три тысячи лѣтъ отъ роду. Тысячелѣтніе памятники стояли скромно на всѣхъ углахъ, въ количествѣ, превышающемъ фонарные столбы въ любомь губернскомъ городѣ.

А всякая вещь, насчитывавшая себѣ пятьсотъ, шестьсотъ лѣтъ, не ставилась ни во что, какъ дѣвченка, замѣшавшаяся въ торжественную процессію взрослыхъ.

Я долго бродилъ съ гидомъ по форуму, среди печальныхъ обломковъ старины, и въ ушахъ моихъ звенѣли диковинныя цифры:

— Двѣ тысячи лѣтъ, двѣ съ половиной! Около трехъ тысячъ лѣтъ…

Итальянскiй нищiй.

Когда мы брели, усталые, по соннымъ отъ жары улицамъ, я остановился около мраморнаго, позеленѣвшаго отъ воды и лѣтъ фонтана и сказалъ:

— О! Вотъ тоже штучка. Я думаю, не изъ новыхъ.

Гидъ пожалъ плечами, сплюнулъ въ струю воды и возразилъ:

— Дрянь! Всего-то восемьсотъ лѣтъ.

На углу меня заинтересовала чья-то бронзовая статуя.

— Господинъ, — сказалъ гидъ, — если мы будемъ останавливаться около такихъ пустяковъ — у насъ не хватитъ недѣли.

— Вы это считаете пустякомъ?

— О, Господи-жъ! Поставленъ въ прошломъ столѣтіи!

— Однако, — сказалъ я. — Какъ же вы терпите эту ужасную новую ярко-позолоченную конную статую Виктора Эммануила?

— О, вѣдь это вещь временная. Этотъ памятникъ еще не готовъ.

— Почему?

— Онъ будетъ готовъ черезъ шестьсотъ-семьсотъ лѣтъ, когда позолота слѣзетъ. Тогда это будетъ благороднѣйшее старинное произведеніе искусства.

— Странный обычай. У насъ, въ Россіи, такимъ способомъ заготовляютъ только огурцы впрокъ. Разъ онъ не готовъ — не нужно было его открывать…

— Закрытыми такія вещи нельзя держать, — возразилъ гидъ. — Тогда позолота и въ тысячу лѣтъ не слѣзетъ.

Я проникся культомъ старины даже гораздо раньше, чѣмъ этого могъ ожидать гидъ.

Въ сумерки онъ зашелъ ко мнѣ въ гостинницу и предложилъ, лукаво ухмыляясь:

— Не желаетъ-ли господинъ посмотрѣть тутъ одинъ шантанчикъ?

— Старый? — спросилъ я.

— О, нѣтъ, совершенно новый, недавно отремонтированный.

— Такъ что-жъ вы мнѣ его предлагаете! Еще если лѣтъ восемьсотъ, девятьсотъ…

— О, тогда господину нужно пойти въ кафе Греко.

— Старое?

— О, да. Еще въ восемнадцатомъ вѣкѣ…

— Только-то? Нѣтъ, мой дорогой. Я полагаю — его можно будетъ посѣщать лѣтъ черезъ триста… и то съ большой натяжкой…

Я имѣю основаніе думать, что гидъ почувствовалъ ко мнѣ тайное почтеніе. Онъ поклонился и сказалъ:

— Въ такомъ случаѣ, не посмотрите-ли вы завтра соборъ Святого Петра?

— О, — равнодушно пожимая плечами, промямлилъ я. — Вы говорите, — Святого? Это, вѣроятно, что нибудь уже послѣ Рождества Христова?

— Да, но…

— Знаете, что? Отложимъ это до будущаго пріѣзда. Все таки будетъ годикомъ больше, а?

— Ну, я знаю, что господину нужно… Онъ завтра утромъ посмотритъ Колизей и термы Каракаллы.

— Ну, что жъ, — сказалъ я. — Я полагаю, что это меня позабавитъ.

На другой день утромъ автомобиль въ двадцать минутъ доставилъ насъ прямо къ Колизею. Былъ прекрасный жаркій день.

Лицо гида сіяло гордостью и торжествомъ.

— Вотъ-съ! Извольте видѣть.

— А гдѣ же Колизей?

Гидъ поблѣднѣлъ.

— Какъ… гдѣ?.. Вотъ онъ, передъ вами!

— Такой маленькій? Тутъ повернуться негдѣ.

— Что вы, господинъ! — жалобно вскричалъ гидъ. — Онъ громаденъ! Это одно изъ величайшихъ зданій міра. Пожалуйте, я вамъ сейчасъ покажу ямы, гдѣ содержались звѣри до представленія и откуда ихъ выпускали на христіанъ.

— Тамъ сейчасъ никого нѣтъ? — осторожно спросилъ положительный Мифасовъ.

— О, синьоръ, конечно. Вамъ со мной нечего бояться. Вотъ видите, остатки этихъ громадныхъ стѣнъ; всѣ онѣ были облицованы бѣлымъ мраморомъ — такую работу могли сдѣлать только рабы.

— А гдѣ же мраморъ?

— Монахи утащили въ Ватиканъ. Весь Ватиканъ построенъ изъ награбленнаго отсюда мрамора.

— Ага! — сказалъ Сандерсъ, — око за око… Сначала звѣри въ Колизеѣ драли христіанъ, потомъ христіане ободрали Колизей.

— О, — сказалъ гидъ, — христіанство погубило красоту Рима. Это была месть язычеству. Лучшіе памятники разграблены и уничтожены Ватиканомъ. Вамъ еще нужно взглянуть на бани Каракаллы и на катакомбы.