Аркадий Аверченко - Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ - Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

Остальные трое безропотно надѣвали шляпы и шагали за нимъ, угрюмо опустивъ головы.

— Можетъ быть, онъ закрыть? — шепталъ Сандерсъ, съ надеждой поглядывая на Крысакова.

— Глупости! Почему бы ему быть закрытымъ?

— Ремонтъ… Или по случаю пожара.

— Вздоръ! Пойдемъ. Я вамъ покажу тутъ такого Луку Кранаха, что даже ахнете.

Какъ люди деликатные, мы съ Сандерсомъ ахали.

— Смотри, Сандерсъ — Кранахъ!

— Да, да! Лука. Изумительно.

Крысаковъ и Мифасовъ распознавали художниковъ и ихъ картины по общепринятой системѣ; у Сандерса же была своя система — очень дикая, но, къ общему изумленію, довольно вѣрная. Напримѣръ, Рубенса онъ узнавалъ по цвѣту женскихъ колѣнъ, а какого то фрацузскаго художника единственно по тому признаку, что на всякой его картинѣ въ центрѣ была нарисована бѣлая лошадь. И дѣйствительно — въ десяткѣ разбросанныхъ картинъ было заключено десять лошадей, и всѣ бѣлыя, и каждая въ центрѣ.

Я съ завистью смотрѣлъ на трехъ друзей, которые издали безошибочно, по однимъ имъ извѣстнымъ признакамъ, узнавали среди десятковъ — какого нибудь Гверчино, Зурбарана или Луку Кранаха…

Въ концѣ концовъ, я придумалъ слѣдующщ практичный и простой способъ конкуррировать съ ними: когда они застывали въ изумленіи передъ какой нибудь картиной, я потихоньку прокрадывался въ слѣдующую комнату, прочитывалъ подписи подъ картинами, возвращался, и потомъ, шествуя въ хвостѣ въ эту слѣдующую комнату, говорилъ, выглядывая изъ-за спинъ товарищей:

— А! Что это? Если не ошибаюсь, это старина Лауренсъ? Похоже на это письмо…

— Да, это Лауренсъ, — неохотно соглашался Крысаковъ.

— Еще бы! Я думаю. А этотъ, вотъ въ углу виситъ — убейте меня, если это не Бернъ-Джонсъ. Сразу можно узнать этого дьявольскаго виртоуза! Ну конечно. Да тутъ, если я не ошибаюсь, и Гэнсборо и Рейнольдсъ!

Сандерсъ, Мифасовъ и Крысаковъ изрѣдка ошибались. Я никогда не ошибался.

— Смотрите! — говорилъ Крысаковъ. — Вѣдь это Коро! Его сразу можно узнать.

Я читалъ на дощечкѣ:

«Ванъ-Гиггинсъ, Голландская школа».

— Неужели? А вѣдь совсѣмъ Коро!.. Неправда-ли, Мифасовъ?

— Да! — подтверждалъ Мифасовъ, очень ревниво относившійся къ поддержанію ихъ профессіональнаго престижа. — Ну, Добиньи, конечно, вы сразу узнали?

— Это не Добиньи, — поправлялъ я. — Это Курбе.

— Ну, Курбе. Ихъ часто смѣшиваютъ.

— У Курбе всегда толстое дерево сбоку, — авторитетно замѣчалъ дремавшій Сандерсъ.

И мы шли дальше, пробѣгая однимъ взглядомъ десятки картинъ, лѣниво волоча усталыя ноги и судорожнымъ движеніемъ выпрямляя изрѣдка натруженныя спины и затылки.

Когда уже все было осмотрѣно, несносный проныра Крысаковъ неожиданно говорилъ:

— А вотъ тутъ есть еще одинъ закоулочекъ — мы въ немъ не были.

— Ну, какой тамъ закоулочекъ… Стоитъ-ли? Я увѣренъ, тамъ ничего путнаго нѣтъ.

— Нѣтъ, Сандерсъ — такъ нельзя. Нужно все осматривать…

— Милые мои! Отпустите вы меня…

— Что вы! Тамъ цѣлыхъ два Фрагонара.

— Два?.. Эхъ! Ну, идемъ!!

Всюду намъ сопутствовала компанія англичанокъ. Англичанки всѣ, какъ на подборъ, были старыя — ни одной молоденькой, ни одной красивой.

За все время мы видѣли нѣсколько сотъ англичанокъ — всѣ онѣ были старыя, отвратительныя. Я увѣренъ, что въ Англіи есть много и молодыхъ, но они на континентъ не показываются. Ихъ, вѣроятно, держатъ гдѣ нибудь взаперти, выдерживаютъ въ какомъ-то погребѣ, дожидаясь пока онѣ постарѣютъ. А когда онѣ готовы — ихъ выпускаютъ на континентъ большими партіями. Ѣздятъ онѣ всюду по Куковскому маршруту, сопровождаемыя длинными, изсохшими отъ времени англичанами; забавно видѣть, какъ Куковскій проводникъ набиваетъ чудовищно-громадный автомобиль этимъ старымъ мясомъ, хватая леди и джентльменовъ за шиворотъ и пропихивая ихъ ногой въ затруднительныхъ мѣстахъ. Ничего, довольны.

И бродятъ они, несчастные, подобно намъ, застывая съ видомъ загипнотизированныхъ кроликовъ передъ какой нибудь «головой старика» или «туманнымъ вечеромъ въ Нидерландахъ».

Куковская саранча.

Это позоръ и несчастье — изучать сокровища искусства такимъ образомъ. Что у меня осталось въ памяти? Нѣсколько Рубенсовъ, два-три Рембрандта, полдюжины Беклиновъ, и кое-что испанское: поразительные Зулоага, Англада и Саролла-Бастида. А сколько я видѣлъ? Зеленые, желтые пейзажи, розовыя тѣла, разныя дѣвушки съ кошкой, дѣвушки безъ кошекъ и кошки безъ дѣвушекъ; цвѣты, сырая рыба рядомъ съ персиками и вѣчный Святой Себастьянъ, котораго не изображалъ только тотъ, кто вмѣсто живописи занимался другими дѣлами. Потомъ было много какихъ-то уродливыхъ облупленныхъ картинъ съ дѣтской перспективой и кривыми тѣлами.