Владимир Санин - Безвыходных положений не бывает

В отношении своего семейного очага Николай про­водил позорную политику уступок и безоговорочных капитуляций. Лишь одного Таня так и не смогла до­биться: охлаждения ко мне. Наши прогулки, правда, были запрещены раз и навсегда, и нам приходилось бе­седовать дома под ее леденящим взглядом.

Но вскоре все изменилось. Дело в том, что мы с Ни­колаем решили конструировать станок. Пока мы рабо­тали у него дома, все шло более или менее гладко. Но когда Кока добрался до наших чертежей и сделал из них несколько сот не имеющих самостоятельного зна­чения обрывков, пришлось перебазироваться на мою квартиру.

Это вывело Таню из себя, и весь неизрасходован­ный на работе запас своей изобретательности она на­правила на то, чтобы меня женить. Этим она хотела убить двух зайцев: во-первых, пробить кровавую брешь в рядах холостяков, позорящих род людской своим су­ществованием; во-вторых, отдать меня в руки такому палачу в юбке, который быстро вышибет из моей памя­ти дорогу к Николаю.

Когда Николай соболезнующе рассказал мне об этом плане, я содрогнулся. Мысль о том, что Таня вы­берет мне супругу по своему вкусу, была ужасна. Я уже не говорю о том, что твердо решил до тридцати лет без­заветно сражаться за свою свободу.

И вот однажды вечером, когда мы с Николаем спо­койно работали, дверь неожиданно распахнулась, в комнату с диким визгом влетел соседский пудель и за ним Кока с палкой в руках. Далее чинно шествовали Таня и… высокая незнакомая девица с ястребиным но­сом, похожая на рыбью кость. Признаюсь, у меня вну­три все похолодело, словно я целиком проглотил эски­мо. Таня представила мне девушку, взяла за руку Нико­лая, сунула Коку под мышку и удалилась.

«Рыбья кость» деловито осмотрела комнату, сделала перед зеркалом несколько гримас, фыркнула при виде незнакомого со шваброй пола и заметила, что я нужда­юсь в уходе. Я решил это понять в буквальном смысле и, сообщив, что дверь захлопывается без помощи клю­ча, в панике бежал, не разбирая дороги.

Таня сказала, что я неблагодарное чудовище, но спасти меня (то есть женить) она считает своим граж­данским долгом и доведет свою миссию до конца.

После этого страшного события у меня созрел контрплан. Я исходил из того, что женщина, предос­тавленная в течение целого дня самой себе, – это сти­хийная сила, бороться с которой невозможно. Осо­бенно такая женщина, как Таня. Рано или поздно она доведет меня до загса, в этом не могло быть ни­каких сомнений. Так почему же вся эта колоссальная энергия должна быть направлена на установку кап­канов для несчастного холостяка, а не на пользу об­щества?

Мой план, с восторгом встреченный Николаем, за­ключался в том, чтобы Таня пошла работать. Тогда у нее не останется времени забо­титься о моем спасении, ве­чера она будет посвящать воспитанию в Коке доброде­телей, и мы с Николаем смо­жем спокойно работать над станком.

Мы подвергли горячей об­работке главного механика нашего завода, и он посетил Таню. Потом он нас разыскал и долго осыпал отборны­ми проклятиями. С большим трудом мы узнали от не­го, что произошло. Оказывается, ничего особенного. Он разъяснил Тане, как необходима заводу ее инже­нерная мысль. В ответ Таня заявила, что не может ли­шить свое дорогое, беззащитное дитя материнской за­боты. А Кока, лишенный на десять минут материнской заботы, использовал эту передышку исключительно продуктивно. Он разыскал шляпу гостя и при помощи ножниц разделил ее на две совершенно равные части. Главный механик с пеной у рта доказывал нам, что шляпа была новая, велюровая и стоила десять рублей. Мы согласились, что потерять такую шляпу, по-види­мому, неприятно.

Что же делать? Николай подписался на журнал «Ра­ботница», мы устраивали диспуты и произносили речи.

Все это производило на Таню не большее впечатление, чем на глухого – трели жаворонка.

Тогда мы решили ввести в бой последний резерв: Коку. Здесь следует заметить, что Таня панически бо­ялась чужих детей. Она называла их не иначе как «но­сители бацилл». Не успеет Кока запустить свои пальцы в волосы «носителя бацилл», как Таня тащит его домой и подвергает такой дезинфекции, словно ее дитя побы­вало в холерном бараке. Неудивительно, что слово «детсад» в ее устах звучало как «Голгофа».