Хаим Граде - Безмужняя

Заснула она на заре, когда темно-голубой свет постепенно превратился в серую дымку. Дневной свет вползал в комнату жидкими струйками, точно дым в сырую погоду: не может подняться и стелется по земле. Когда Мэрл проснулась, был уже день, в окно глядело зимнее солнце, холодное, тускло-желтое, как лампа с закоптелым стеклом. Мэрл с трудом оторвала отяжелевшую голову от подушки и увидела, что на улице идет снег.

Мелькающая белизна не навеяла, как обычно, светлой радости, а вызвала в сердце Мэрл острую боль, точно она испугалась, что снег покроет и ее. Пузатые часы на комоде показывали без четверти одиннадцать, а около двенадцати должен был прийти Мориц.

Она быстро поднялась, застелила постель, умылась и стала одеваться перед зеркалом. Ловким движением она застегнула сзади лифчик на крайние пуговки, чтобы ее маленькая полная грудь от тесноты выступала еще округлей и туже; надела юбку чуть ниже колен, белую шелковую блузку с высоким воротничком и поверх нее красную вязаную шерстяную безрукавку. Стянутая талия, тугой лифчик и туфли на высоких каблуках делали ее рослую фигуру выше и гибче. Она принялась зачесывать свои черные жесткие волосы, держа шпильки в крепких белых зубах, и разглядывала в зеркале свое бледное лицо с залегшими в уголках рта морщинками и голубыми тенями под усталыми потухшими глазами. Теперь Мэрл не могла понять, отчего это ночью она уговаривала себя, будто любит собственное тело? Она натерла щеки румянами, подкрасила губы, побрызгалась одеколоном — и из глаз ее брызнули слезы. «Старая любовь не ржавеет, — засмеялась она про себя, — Жених идет, жених!»

«Все, теперь я готова принять его!» — глянула Мэрл на дверь и тут же повернулась к окну. Всего несколько дней назад она видела сквозь холодное стекло полоцкого даяна. Если Бог совершит чудо, и она снова увидит его, выбежит навстречу и узнает, что ребенок поправляется, а реб Довид помирился с раввинами — она вновь оживет!

Мэрл глядит на улицу, смотрит, как зернистый снег прилипает к камням, и чувствует, что полоцкий даян сейчас точно не пройдет мимо. С нею чуда не случится, с ней никогда не случалось чудес. Раввин сказал ей, что Божья помощь может прийти в мгновение ока, она будет спасена, и его ребенок тоже может быть спасен. Но по лицу его было видно, что говорил он это лишь ей в утешение. Он еще утешал ее! Он чувствовал себя виноватым перед ней! «Я должен был предупредить вас, что враги мои не будут молчать», — сказал он. Мориц угрожает ему побоями и наговаривает раввинше, будто агуна была любовницей ее мужа, а он, раввин, просит Мэрл, чтобы она не обижалась.

Она коснулась губами холодного стекла, как бы почтительно целуя чью-то руку или притрагиваясь к лобику больного ребенка, чтобы узнать, нет ли у него жара. Полоцкий даян — князь! Не диво, что жена его так ревнует. Она огорчена и озабочена, но знает, что у нее самый благородный в мире муж. Мэрл чувствует, что у нее опять выступили слезы: «Но меня раввинша должна проклинать. Ой, как клянет она меня! А если умрет ребенок, то и раввин будет меня проклинать. Ведь он надеялся, что за помощь мне ему воздастся и его ребенок выздоровеет. Быть может, раввин и не станет клясть меня, но я сама прокляну день, когда появилась на свет».

Дверь скрипнула, и Мэрл ощутила дрожь в спине. Она хочет отвернуться от окна и встретить гостя, но нет сил повернуть голову, точно шея ее стала вдруг гипсовой.

Он стоял на пороге в черной, с жесткой тульей, шляпой с полями, в черном модном пальто с прорезным верхним карманом слева, из которого торчал белый платочек. Снежно-белым был шелковый шарф, лежавший вздутым кольцом поверх воротника. Одной рукой он сжимал трость с костяным шаром-набалдашником, а другой — плоские кожаные перчатки. Тусклыми глазами он пристально смотрел на Мэрл, которая все еще глядела в окно. Мориц приблизился к ней крадущимися шагами и прошептал прямо в ухо:

— Ты позвала меня, чтобы угостить утюгом?

Она порывисто обернулась и встретила острый, пронзительный взгляд — взгляд взломщика, который повздорил с напарником и следит, чтобы тот не выхватил нож.

— Если ты не будешь оскорблять меня, я не замахнусь на тебя утюгом.

Он снова взглянул на нее одним глазом, а другой глаз словно бельмом затянулся: оскорблять? Кто кого оскорбил? Он еще не слыхал, чтобы женщина двадцать лет подряд гнала от себя мужчину! Когда собака приходит и ложится у чужого порога, ее гонят палкой раз и еще раз, но если она все-таки не уходит, хозяевам это нравится, и они бросают ей кость. Но Мэрл его никогда не уважала!