Хаим Граде - Безмужняя

— Их выкурят, — утешали мужчины своих воинственных жен. — Теперь конец будет этому авантюристу, полоцкому даяну, и этой бабе, этой развратной глазастой туше, которая без разрешения липового раввинчика не может лечь в постель со своим мужем, дурень он этакий! А он иначе не привык, как только нести свиток Торы именно в виленской городской синагоге, мазила!

Вся эта болтовня, поднявшись волной, докатилась до Полоцкой улицы и вплеснулась в уши Калмана, который еще больше съежился от страха и стыда. Но черные глаза Мэрл заискрились прежним блеском, и она издала короткий смешок, как в давние времена, когда, девушкой участвуя в демонстрациях рабочих, видела занесенные над толпой казачьи нагайки. Если бы Калман не был таким уж простофилей, она бы прошлась с ним под руку по улицам, где их поносят, и смеялась бы в лицо этим сплетникам! Но она вспомнила о полоцком даяне, и блеск в глазах ее угас. Она накинула платок на голову и побежала к раввину из двора Шлоймы Киссина.

Но, приблизившись к дому раввина, Мэрл почувствовала свинцовую тяжесть в ногах. Она дрожала при мысли, что сейчас предстанет перед раввином, дочь которого, как рассказывают, сошла с ума, услышав историю с агуной. Сам раввин, говорят, не хотел вмешиваться в эту историю. Он просил пришедших к нему людей, чтобы те оставили его в покое, потому что он боится слез и проклятий агуны. «Я при нем не буду плакать и даже в душе не стану проклинать его. Я сделаю все, что он велит, лишь бы с полоцким даяном не случилось ничего дурного», — уговаривает себя Мэрл и вдруг вспоминает про Мойшку-Цирюльника.

До нее дошли слухи о том, что Мойшка вертится среди жителей Вильны и натравляет их на раввинов, которые, мол, не хотят оставить без места и подвергнуть отлучению полоцкого даяна. Таким способом он мстит ей. Прикусив губу, Мэрл, точно в жару, срывает с головы платок. Не пойдет она к раввину, а лучше разыщет этого Цирюльника и обольет карболкой его отвратительную рожу! Но тут же снова набрасывает на голову платок и направляется к раввину: если она будет мстить Цирюльнику, это еще больше повредит полоцкому даяну.

Дверь в комнату раввинского суда раскрыта, распахнуты и двери во внутренние комнаты, точно в доме, из которого вынесли покойника. Мэрл застывает у порога и ждет, пока из соседней комнаты не выходит навстречу ей низенький толстый человек с густой рыжей бородой и припухшими от слез и бессонницы глазами.

— Что вам нужно? — поспешно и сердито спрашивает он.

— Я та самая агуна.

— Какая агуна? — отскакивает реб Лейви.

— Агуна, которой полоцкий даян разрешил выйти замуж.

— А! Садитесь! — поспешно шагает он из приемной в раскрытую дверь смежной комнаты и оглядывает ее, как бы отыскивая там Циреле; и тут же возвращается обратно в комнату раввинского суда, к агуне. — Вы больше пятнадцати лет жили без мужа, как я слышал. Пятнадцать лет?! — восклицает он и вдруг молча падает в кресло у судейского стола.

«Он намного старше полоцкого даяна, в отцы ему годится», — размышляет Мэрл и придвигается поближе к столу.

— Ребе, я готова развестись с мужем.

— Развестись с мужем? — гневно вздергивает реб Лейви свои густые с острым изломом брови, удивившись и даже испугавшись, словно бы ничего не понимая. — Конечно, вы должны развестись с ним, — сердится он на самого себя. — Вам ни дня нельзя оставаться с вашим нынешним мужем под одной крышей! И до тех пор, пока вы не представите достойных доверия свидетелей, которые подтвердят, что вашего первого мужа нет в живых, вы считаетесь замужней.

— Я уверена, что моего первого мужа нет в живых. Сердце подсказывает мне, что он умер, — придвигается Мэрл еще ближе к столу, — и все-таки я готова развестись с моим нынешним мужем.

— Так и надо поступить, — бормочет реб Лейви и поглядывает на свою бороду, словно бы пораженный тем, что среди ее седых волос еще попадаются рыжие. — Сколько вам лет?

— Сорок два.

— Из них вы пятнадцать лет прожили без мужа? Понимаю!.. Моей дочери — вы, конечно, слыхали о ней — сейчас двадцать, и ровно столько же больна ее мать. Она заболела сразу после родов, — доверчиво обращается он к незнакомой женщине, точно к сестре, и на миг как бы лишается дара речи. Он вспоминает, что на том же месте, где сейчас стоит эта чужая женщина, в прошлую субботу стояла Циреле и держала свечу, пока он молился.

— А если я разведусь с мужем? Тогда никому не придется страдать из-за меня?

— Что вы имеете в виду? — очнувшись от охватившей его слабости, реб Лейви глядит на Мэрл горящими желтоватыми глазами. — Кто страдает из-за вас?