Хаим Граде - Безмужняя

— Мы, виленские раввины, всегда шли с вами рука об руку. И мы будем и впредь идти с вами рука об руку, да поможет нам и благословит нас Всевышний. Закон за вас, справедливость за вас — и мы за вас!

— Ладно, — в уголках рта реб Лейви появляется горькая усмешка, — я согласен остаться в вааде, но при условии, что полоцкий даян не войдет в ваад, пока не раскается в своих деяниях.

— Боже упаси, нельзя нам снова трогать полоцкого даяна! — отдергивает руки, точно от огня, реб Шмуэль-Муни.

— Конечно, нельзя, — беззлобно смеется реб Лейви. — Я тоже полагаю, что так как один из нас должен уступить (а с ним вместе я заседать не стану!), то уступить должен я, а не он. За него весь город. А меня город всегда не любил и тем более не любит теперь. Полоцкий даян не может уступить, если бы даже и хотел: у него жена и сын-подросток. А у меня нет никого.

— У вас дочь в лечебнице. — Реб Ошер-Аншл опускает обе руки на стол и глядит на кончики пальцев. — Всевышний милостив, и Циреле еще может поправиться. Если вы откажетесь от должности, у нее не будет дома, куда она сможет вернуться. А кроме того, у вас не будет чем платить за лечение.

— Вы будете платить, и к вам в дом она вернется. — Реб Лейви встает и принимается расхаживать по комнате. — Моя Циреле — ваша племянница, так почему бы вам не принять на себя часть ответственности? — Угасшее лицо реб Лейви оживляется, словно спор придал ему сил. — Вы думаете, мне хочется на старости лет сделаться скитальцем? Но лучше быть отшельником-книжником или даже попрошайкой, чем смотреть, как честь Торы повергают в прах, и при этом отделываться вздохами, что я-де не несу за это ответственности. Пока я являюсь раввином, я несу ответственность. А что касается моей дочери, то семья моей жены тоже может подумать о ней. И когда ваш зять займет мое место, вы тем более будете в состоянии выделить часть его жалованья на содержание дочери вашей сестры, — останавливается реб Лейви около реб Ошер-Аншла. — Решено: я отказываюсь.

— Я не согласен, и другие члены ваада не согласятся, — кипятится реб Шмуэль-Муни, но нельзя понять, с чем он не согласен: с отставкой реб Лейви, или с тем, что его место займет Фишл Блюм.

— Я тоже еще не согласен, — успокаивающе глядит на реб Шмуэля-Муни реб Ошер-Аншл. Но Фишл и слова не в состоянии произнести. Он сидит, оцепенев, и щеки его пылают жаром. Он видит, что реб Лейви вовсе не ради насмешки предложил ему занять свое место виленского законоучителя.

— Я отказываюсь! — повторяет реб Лейви, на этот раз повернувшись к прикрытой двери, ведущей в смежную комнату, словно обращаясь к кому-то, кто стоит там и подслушивает. И снова, кряхтя, с видом тяжелобольного опускается в кресло. — Люди добрые, прошу вас, не спорьте со мной и дайте мне отдохнуть, оставьте меня одного.

На сей раз реб Шмуэль-Муни не обижается, что реб Лейви просит его уйти, более того — он доволен. «Эти родственники станут потом утверждать, что я присутствовал при том, как они договаривались о должности для реб Фишла, и согласился с этим», — думает реб Шмуэль-Муни и первым выходит из дома. Реб Ошер-Аншл хочет остаться, видя, каким разбитым выглядит реб Лейви. Но он опасается, что реб Лейви опять на него накинется, как тогда, в день похорон агуны. Поэтому он делает знак своему зятю, и они тоже уходят. Реб Лейви закрывает глаза и откидывает назад голову, ожидая приступа своего безумия. И прежде чем реб Ошер-Аншл с зятем успевают спуститься по лестнице, он уже слышит звонкий серебристый голосок Циреле из соседней комнаты:

— Папа, ты неправду сказал. Не из-за полоцкого даяна ты хочешь отказаться от должности, а из-за меня. Ты хочешь бежать от меня.

«Из-за полоцкого, из-за полоцкого», — бормочет реб Лейви. Если он помирится с полоцким даяном, безумная мысль о том, что его Циреле находится в соседней комнате, вероятно, оставит его. Но полоцкий не согласится на примирение, пока он, реб Лейви Гурвиц, не признает, что агуна имела право выйти замуж. «Он от меня этого не дождется!» — смеется реб Лейви. Он никогда не признает, что он и все толкователи неправы, а прав провинциальный полоцкий даян, который опирается не на толкование Учения, а на невежественный сброд.

Реб Лейви продолжает сидеть, погрузившись в мысли, сеющиеся мелким осенним дождем. Оставаться и дальше раввином по делам халицы и агун он не сможет, потому что его считают безжалостным, и рано или поздно он окажется свидетелем того, как ваад назначит другого на его место. А если он откажется от должности, то все увидят, по крайней мере, что у него хватает сил проиграть. Проигрывать тоже надо уметь! В нем никто не нуждается — ни члены общины, ни коллеги по вааду, ни семья жены. Более того: семья будет рада, что Фишл Блюм станет виленским законоучителем. Реб Лейви будет недоставать только полоцкому даяну, которому не над кем будет одерживать победу на заседаниях ваада. А он сам тоже не будет тосковать по родственникам, по раввинам, по общине. Он будет тосковать только по ощущению, что дочь находится в соседней комнате.