А.Дж. Беттс - Зак и Мия

– В моем теле?

– Твоем, да, Зака Майера. Что бы он сделал, как думаешь?

Зак задумчиво покачивается, но медлит с ответом.

– Целых двадцать четыре часа в этом теле. А?

Взгляд Зака скользит по стволу дерева. Выше и выше, до самой высокой ветки, потом еще выше. Я больше не знаю, слышит он меня или нет, но продолжаю:

– Я так думаю, что он не страдал бы фигней с подсчетом шансов. Он вцепился бы в этот день и прожил бы его по полной. Пошел бы на рыбалку, покатался бы на доске, жрал бы канапе из чеддера. Еще он бы смеялся и ходил на руках. Может, даже поцеловал бы меня. Он бы просто делал все, что ему вздумается. Потому что жизнь только одна, Зак. И шанс только один. И от него легко отказаться, но…

– Не легко!

– …как бы там ни было, отказаться и опустить руки – это дурацкий способ умереть. Куда хуже, чем свалиться в чан с какой-то дрянью или убиться током, поливая елку с фонариками…

– Мия, замолчи уже, – Зак спрыгивает и идет ко мне.

–.. а Сэм бы ни за что не выбрал настолько дурацкий способ смерти, он бы до конца пытался…

Зак подходит и целует меня. Я его ненавижу. Я его люблю.

Потом он закрывает мне рот ладонью.

– А теперь все-таки замолчи и загадай желание.

– Ммм?

– Звезда упала. Но ты так растрещалась, что не заметила. Давай, загадывай.

У меня зажат рот, и слезы текут рекой. Целое желание? Одно-единственное? Да без проблем. И нет, не насчет моей ноги.

Он словно слышит эти мысли, потому что внезапно опускает руку. Он так близко, что я вижу в его глазах испуг. Как жаль, что я не могу поменяться с ним местами.

Он говорит:

– Я не хочу снова валяться взаперти в палате.

– Понимаю.

– И не хочу смотреть, как маму снова обнадежили, а потом…

– Она у тебя сильная.

– А если ничего не получится, что тогда?

– Тогда попробуешь снова.

– И сколько раз? Сколько курсов понадобится?

– Я не знаю.

– Я хочу обычной жизни.

– Она у тебя есть. Болезнь, здоровье – то и другое обычная жизнь. Ты пока еще живой настоящий Зак. Девять из десяти.

– Девять?

– Ну да. Я бы поставила десятку, но от тебя плохо пахнет. Ты сколько дней не снимал эту пижаму?

– Мне не страшно умирать, – говорит он.

Я сжимаю его руки.

– Знаю. Но когда страшно – это тоже нормально.

– Мне даже не то чтобы не страшно. Я просто дико злюсь. В этом мире можно делать разные штуки – рожать детей, сажать лес. Я не сделал вообще ничего. И о чем все это было тогда, если я просто умру, сделав кучу родных несчастными?

– Родные хотят, чтобы ты решился на еще один курс.

– Они сами этого не выдержат.

– Они сильнее, чем ты думаешь.

– А ты?

Черт, подловил. Я быстро вытираю слезы и демонстрирую бицепс. После долгих недель на костылях он довольно крепкий.

– Впечатляет, да.

Я удерживаю равновесие, держась за его плечи, и вижу, что он жутко устал. Что провалиться назад в пустоту – легче легкого. Но я буду рядом и его не отпущу, как он не отпускал меня. Может, я просто эгоистка, которой хочется, чтобы он был рядом. Но чем это плохо?

– Видишь, я теперь как Халк, – комментирую я свой бицепс.

– Временами зеленеешь и все крушишь?

– Это тоже. Но еще я сильная. А ты? Меня б не помешало подбросить к дому Бекки.

– Зачем?

– Не уверена, что проскачу всю дорогу на одной ноге.

Зак чертыхается и качает головой. У него такие серые глаза. Я утомила его – все утомило его, – но я держусь за его плечи и не отпускаю.

Он говорит:

– У меня что, есть выбор?

Я мотаю головой в ответ.

Зак поворачивается и приседает, чтобы мне было удобнее за него схватиться. Я обвиваю руками его шею и загадываю второе желание.

За стенкой новичок. Нина жизнерадостным тоном стюардессы рассказывает правила проживания. Как будто такие полеты бывают без осложнений.

Не бывают.

Будет турбулентность. Незапланированные пересадки. Плохая еда. Нехватка кислорода, тошнота, даже паника.

Но если новичку повезет, ему не придется переживать это в одиночестве.

Судя по голосу, там мужчина за пятьдесят. Он задает вопросы. Позже он остается один, и я слышу как он выдвигает ящик тумбочки. Раскладывает вещи. Принимает душ. Щелкает каналами.

Мне хочется сказать ему, что куриный шницель по вторникам ужасен. Что когда будет тошнить, «Сайнфелд» – единственное, от чего не мутит сильнее.

Мама сидит рядом в розовом кресле, листает журнал.

– Полудрагоценный камень, шесть букв?

– Бирюза, – выкрикивает стоящая в дверях Мия, опережая меня.