Игорь Ковлер - Проклятие Индигирки

– Не все потеряно, – спокойно возразил Рощин, сохраняя на лице самодовольную загадочность.

«Все-таки болезнь роста собственной значимости имеет место и, пока он хорошенько по шапке не получит, продолжится», – подумал Перелыгин, следя за Рощиным.

– Ты полагаешь, там его ждали с распростертыми объятьями? – спросил Рощин. – Чего изволите, товарищ Сороковов? Вся власть, старик, в коме. Друг за другом подсматривают и не знают, что дальше.

– Не с щебенкой же он к ним явился, – насмешливо перебил Перелыгин. – А ну, завтра узнают про ненормального, который сто тонн золотишка зарубил. Как думаешь, погладят по головке?

– Никого таким «макаром» не прищучишь. Есть другая, неопровергнутая точка зрения. Твой «ненормальный» еще в героях окажется – деньги сберег, а тонны, где они? Так, мыльные пузыри.

Перелыгин не хотел втягиваться в спор, нетерпеливо взглянул на часы.

– Потерпи, – потребовал Рощин. – На подружек время находится. – Он язвительно прищурился. – Кое-кто недавно не от тебя, случайно, выходил? Допустим, – чуть раздраженно продолжил Рощин, – Сороковов хочет шумнуть вокруг Унакана, чтобы кому надо ясно было, о чем речь, но самое главное… – Рощин поднял вверх указательный палец. – Есть нестандартный ход. Мы повернем в сторону науки. Понимаешь, наука! – Рощин гордо выдвинул подбородок. – Деньги не на разведку, а на испытание нового метода! Но и это не все. В Мингео есть человек. Он с Вольским и придумал этот способ, они с отцом в маршруты ходили! Короче, собирайся, летим в Москву. – Рощин облизал губы. – Может, все же по глоточку? Это ведь шанс, Егор!

«Слишком красиво, – подумал Перелыгин. – Что-то обязательно пойдет наперекос, но это ерунда, без сучка без задоринки такие вещи не проходят. А идея ничего, выглядит убедительно».

История Унакана обрастала событиями, живыми участниками – для него это было важней всего. Осталось добиться, чтобы здравый смысл оказался сильнее равнодушия, чтобы пришли люди и выяснили правду. И из этого порядка явится истина, как положено – из практики.

Кофе в турке вспучился, зашипел, побежав на раскаленный песок в металлической ванночке. Перелыгин недовольно поморщился, вопросительно посмотрел на Рощина.

– Ладно, наливай, не баре, – махнул тот рукой, поднес чашку к носу, втянул аромат «Арабики». – Лихо я тебя завербовал? – Он самодовольно толкнул себя кулаком в грудь, глаза его светились самодовольством. – И, как говаривал папаша Мюллер, без всяких штук.

Оставшись один, Перелыгин сел было за машинку, но вернулся на кухню, заварил чай. Равнодушно взглянул на коньяк, сунул бутылку в строй таких же, в шкафу. Взял отпечатанные листки, перечитал, думая о разговоре с Рощиным. Слова казались ему скучными, нетрогающими. Через пару дней они появятся в газете. И с их помощью он хочет изменить окружающий его маленький мир? Но ведь и этот маленький мир в этом краю сотворил человек, он продолжает меняться, прорастать в будущее. И мы не разъединены с другими людьми, которые, пока мы шатаемся по северам, заняты чем-то другим. Но то, что они делают там, тоже наше будущее, и если мы почему-то не воспользуемся им, воспользуются другие, а кто-то приедет вслед за нами шататься по северам. Нужен только смысл! Большой общий смысл общей жизни! А он не в том, чтобы с набитым брюхом дрыхнуть в гареме, сунув под голову мешок с золотом.

Если бы не жила в человеке вечная потребность изменять себя и мир, ему осталось бы смириться с тем, что удел его трагичен и он рожден мучиться, а не побеждать вечных врагов: жестокость, зависть, вероломство, ненависть, страх, нищету, рабство. Но человек недолговечен и слаб, в одиночку это ему не под силу. Может, для того и появилась наша страна – с большим общим смыслом? Но ведь и этого мало, думал Перелыгин, зло творится легко, а добро, о котором всегда мечтали люди, – с трудом. Мы многое делаем не так, но если согласиться, что зла не убавится, значит, делать его сильнее. Как не отступить, как уменьшать зло, не принуждая человека, если все мы носим его в себе? Только творя добро, не веря в наивные сказочки, будто мир на любви держится. Может, и должен держаться, может любовь и есть главная опора, потому как что же есть человек в самой глубинной сути его, если не любовь, но до нее надо еще дойти. Или не надо людям мешать? Пусть сами между собой разбираются. Пускай зло с добром сходится и расходится без превосходства. Или надо мешать человеку зло из себя выплескивать, даже при этом терпя неудобства?