Грэм Грин - Сила и слава

(Любопытно, что этой тягой и одновременно отталкиванием по отношению к Церкви Грин наделял многих своих героев-протогонистов. Неприкаянный подросток Пинки из «Брайтонского леденца» в детстве мечтал стать священником, а стал Главарем бандитской шайки, революционер-террорист Леон Ривас из «Почетного консула» — в прошлом священник-расстрига. Недаром Грин взял эпиграфом к этому роману слова Томаса Харди: «Все слито воедино: добро и зло, великодушие и правосудие, религия и политика».)

«Я человек веры, — утверждает писатель, — но при этом еще и человек сомнений. Сомнение плодотворно. Это главное из хороших человеческих качеств».

Победа «силы» лейтенанта — это пиррова победа: «Пружина, заставлявшая его действовать, сломалась… он чувствовал себя ненужным, точно жизнь покинула этот мир…». Представляется, что священнику удалось зародить сомнение в его душе.

Отношение Грина к религии, которое многих не устраивало в Ватикане, в значительной мере было близко отцу Александру. Святейшая канцелярия осудила роман за «парадоксальность», за «показ чрезвычайных обстоятельств» и требовала исправлений, на которые Грин не согласился; в результате роман был включен в Индекс запрещенных книг при папе Пии XII.

Знаменательно, что и в нашей стране роман долгое время находился в спецхране. А отец Александр в те самые годы начитал на магнитофонную пленку свой перевод романа и передал эту запись «группе матерей», прихожанок храма в Новой деревне, — поступок по тем временам отнюдь не безопасный. Была и инсценировка романа, в которой отец Александр играл священника. В то время отец Александр жил в атмосфере, близкой к описанной в романе Грина, — слежка, доносы, вызовы на Лубянку… Временами он был и вовсе на волосок от посадки.

Романиста и протоиерея сближает широкий, свободный, раскрепощенный взгляд на греховность и святость, при огромном внимании и мучительных размышлениях об этих понятиях. Оба они не признавали ханжества, фарисейства, зашоренности, — всего того, что можно выразить избитыми словами — «не дух, а буква»…

В каждом романе Грина есть такие «добродетельные», самодовольные персонажи. Для писателя, очень терпимого и снисходительного к людям, именно они так же отвратительны, как и для его героя. «Малодушие и страсть Бог может простить, но можно ли простить благочестие, превращающееся в привычку? — размышляет священник. — В злое сердце спасение может ударить, как молния, но благочестие, ставшее привычкой, исключает все, кроме вечерних молитв, собраний приходских обществ и робкого прикосновения губ к твоей одетой в перчатку руке».

Такого подхода придерживался и отец Александр, чего не прощали и не простили ему кое-кто и в нашей Церкви.

И в этом смысле центральный персонаж романа Грина, которого отец Александр назвал «безымянным героем веры», может быть сопоставлен с ним самим, без малейшего умаления «славы» российского священнослужителя.

Грин посчитал возможным провести параллель между героем романа и Святым Хуаном, сусальное житие которого читает детям набожная сеньора. Причем гибель священника описана почти теми же словами, что и мученическая смерть юного святого: «Достигнув стены, Хуан повернулся и стал молиться — не за себя, а за своих врагов, за отряд бедных невинных солдат-индейцев, стоявших перед ним, и даже за самого шефа полиции. Он поднял распятие, висевшее на его четках, и молился, чтобы Бог простил им (…) Офицер дал команду стрелять (…) и вот Хуан поднял обе руки над головой и крикнул громким твердым голосом, обращаясь к солдатам и нацеленным на него винтовкам: „Слава Царю Христу!“. В следующий миг он упал, сраженный двенадцатью пулями, а офицер, нагнувшись над его телом, приставил револьвер к его уху и спустил курок».

В описании смерти священника нет аффектации лубочной книжки, оно дано через восприятие стороннего наблюдателя, дантиста мистера Тенча: «Офицер отступил, поднялись винтовки; вдруг маленький человечек судорожно замахал руками. Он попытался что-то сказать: какую фразу полагалось говорить в таком случае? Это тоже соответствовало заведенному распорядку; но, по-видимому, у человека пересохло в горле, и ему не удалось произнести ничего, кроме неразборчивого слова, похожего на „простите“. Ружейный залп заставил мистера Тенча содрогнуться; казалось, выстрелы прогремели у него внутри (…) Затем раздался одиночный выстрел, и, когда мистер Тенч открыл глаза, он увидел офицера, убиравшего револьвер в кобуру».