Грэм Грин - Сила и слава

— А тот, которого они сегодня расстреляли, — спросил мальчик, — он тоже был героем?

— Конечно.

— Тот самый, который тогда ночевал у нас?

— Да, он один из мучеников Церкви.

— От него шел странный запах, — сказала одна из девочек.

— Никогда не говори так, — сказала мать. — Он, может быть, святой.

— Значит, ему можно молиться?

Мать поколебалась:

— В этом не будет ничего плохого. Конечно, чтобы мы были уверены в его святости, должны быть чудеса.

— А он крикнул «Слава Царю Христу!»? — спросил мальчик.

— Конечно, он же был героем веры.

— И в его крови омочили платок? Кто-нибудь это сделал? — продолжал мальчик.

— Наверное, — важно проговорила мать. — Сеньора Хименес сказала мне… Думаю… если отец даст денег, я смогу купить эту реликвию.

— Разве такое продают за деньги?

— А как же еще? Реликвия не может достаться всякому.

— Да, не всякому.

Мальчик сел на подоконник, глядя на улицу, а за его спиной возились девочки, ложившиеся в постель. Вот это да! Герой был в их доме! Пусть всего лишь сутки. Но он был последним. Больше нет ни священников, ни героев. С горечью прислушивался мальчик к звукам шагов по мостовой. Его окружала обыкновенная жизнь. Он слез с подоконника и взял свечу. Сапата, Вилья, Мадеро и остальные, — все они погибли, а оставались люди вроде тех, кто их убил. Мальчику казалось, что он обманут.

А вдоль тротуара шел лейтенант; в его походке была какая-то решимость и упорство, словно каждым шагом он хотел сказать: «Что я сделал, то сделал!» Он заметил мальчика со свечой в окне, который, казалось, смотрел, припоминая его лицо. «Я сделал бы ради него и ради них больше, куда больше! — подумал лейтенант. — Их жизнь никогда не будет такой, как была у меня». Но живая любовь, которая заставляла его спускать курок, угасла и умерла. Она, конечно, вернется, думал лейтенант. Это, как любовь женщины, тоже подчиняется ритму. В то утро он почувствовал удовлетворение. А сейчас он пресытился. Лейтенант горько улыбнулся мальчику в окне и сказал:

— Buenas noches! [41] Доброй ночи! (исп.).

Мальчик смотрел на кобуру револьвера, и лейтенант вспомнил случай на площади, когда он позволил ребенку потрогать его оружие — кажется, это тот самый мальчуган. Он снова улыбнулся и похлопал по кобуре, чтобы показать, что все помнит, но мальчик сделал гримасу и плюнул через оконную решетку так метко, что его плевок попал точно в рукоятку револьвера.

Мальчик шел по дворику — спать. У них с отцом была маленькая темная комната с железной койкой. Он лег к стене: отец ляжет с краю, чтобы не будить сына. С угрюмым видом мальчик снял при свете свечи башмаки и стал раздеваться. Он слышал шепот молитвы в соседней комнате и чувствовал себя обманутым и разочарованным, словно что-то потерял. Лежа в духоте на спине, он смотрел в потолок, и ему казалось, что, кроме их лавки, материнского чтения и глупых игр на площади, ничего в жизни не осталось.

Однако он скоро заснул. Ему снилось, что священник, расстрелянный утром, снова у них дома и одет в одежду, которую дал ему отец, — лежит неподвижно, приготовленный к погребению. Мальчик сидел у кровати, а мать читала очень толстую книгу о том, как священник играл роль Юлия Цезаря в присутствии епископа; у ног ее стояли корзины с рыбами, с них текла кровь, и они были завернуты в ее носовой платок. Мальчик чувствовал скуку и усталость; кто-то в коридоре забивал гвозди в гроб. Вдруг умерший священник подмигнул ему — точно, веки его шевельнулись…

Мальчик проснулся; кто-то тихо стучал дверным молотком в наружную дверь. Отца на кровати не было, а в соседней комнате стояла тишина. Должно быть, прошло много времени. Он прислушался, ему стало страшно. После некоторой паузы стук повторился, но в доме никто не двигался. Мальчик нехотя спустил ноги на пол — должно быть, отец забыл ключи. Он зажег свечу, закутался в одеяло и снова прислушался. Могла услышать мать и подняться, но он прекрасно понимал, что это его обязанность. Сейчас он был единственным мужчиной в доме.

Он медленно прошел через дворик к наружной двери. А вдруг это вернулся лейтенант наказать его за плевок?.. Он отпер тяжелую железную дверь и отворил ее. На улице стоял незнакомец — высокий, бледный, худой мужчина с горькой складкой у рта; в руках у него был чемоданчик. Он назвал имя матери мальчика и спросил, здесь ли живет эта сеньора.

— Здесь, — сказал мальчик, — но она спит.

Он хотел было закрыть дверь, но незнакомец помешал ему, просунув в щель узкий носок ботинка.