Александр Иванин - Быдло

— Да, ты вообще, козёл, охренел! — заорал на меня Грушин. — На руках тебя носим, как царицу египетскую. А ну, сам встал и пошёл!

Шевели поршнями, урод! Меня бросили на дорожные плиты, ещё не спустившись с лестницы. Может быть, я опять потерял сознание — в памяти не отложилось, как я оказался возле старого двухэтажного здания из силикатного кирпича.

Окна здания были закрыты решётками и жалюзи из широких металлических полос. Это тюрьма? Судя по большому количеству решёток, металлических сеток и дверей внутри здания, я оказался прав — это тюрьма, хотя раньше представлял себе их по другому. Здесь даже люминесцентные лампы под потолком были в металлических сетках. Воняло омерзительно: нечто среднее между запахом казармы и общественных туалетов, густо замешенное на аромате хлорки и прогоркших щей. Серый бетонный пол, мутно-зелёные стены, выкрашенные масляной краской, красно-коричневые двери с «кормушками» и глазками для надзирателей. В конце концов, я оказался в крохотной комнатке с маленьким окошком под самым потолком. Там меня обыскали, забрали документы, ремень, шнурки из туфель и всё содержимое карманов. Я расписался в описи и ещё каких-то бумагах, которые не прочёл. После короткой лекции о правилах поведения и режиме я узнал, что нахожусь в изоляторе временного содержания. Мне вручили влажный матрас, который я не смог удержать. Он был не настолько уж и тяжёлый, но я оказался не в состоянии его поднять. О каком состоянии могла идти речь, если я едва мог удержаться на ногах. В камеру меня вели под руки. Лязгнул металл, тоненько заскрипела тяжёлая дверь. Вонючее нутро прокуренной душной камеры встретило меня тусклым светом и бетонным полом. Я очень хорошо почувствовал его холодную твёрдую поверхность, когда упал, запнувшись за порожек. Поднимать меня никто не спешил.

Скрученный матрас упал рядом на пол, а за спиной гулко хлопнула дверь, и оглушительно громко лязгнули запоры. У меня не было сил, чтобы подняться. Тело превратилась в неподъёмный манекен из деревянных чурбаков. Болело абсолютно всё, даже глаза. Перед моей головой появились две пары ног в резиновых шлёпанцах.

— Ты смори чего. Живой или нет? Под кайфом что ли? — раздался негромкий настороженный голос.

— Очумел что ли — кайф? Ты смотри покоцаный какой. Прессовали женишка. Пособите мне, — это был второй голос — сиплый, прокуренный, но уверенный и спокойный. Человек зашёлся долгим грудным кашлем. Меня подняли на руки, но не кашляющий заключённый, а двое других.

— Ложи сюда, — сказал сиплый.

— Так это моё место, — возмутился один из сидельцев.

— Твоё место на тюрьме определять будут, — оборвал его сиплый. — А здесь мы все проездом. Если этот пассажир со шконки рухнет и окочуриться, то ты его смерть на себя брать будешь? Так что лезь на пальму и не баклань. Уголовник недовольно забухтел, но больше возражать не стал. Меня уложили на освободившееся место. В камере оказалась три двухъярусные койки из металла, но с деревянными щитами вместо панцирных сеток. Наверное, это нары. Сиплый обратился ко мне:

— Э, паря. Ты меня слышишь?

— Да. Я смог ему ответить и, более того, разлепил глаза.

— Тебе спать нельзя. Потерпи маленько, постарайся держаться пока не очухаешься, а то помереть во сне можешь. Сиплый тут же обратился к кому-то другому:

— Ероха, ты полотенце под краном замочи и давай его сюда. И это. В пустой пакет из-под сахара тоже воды холодной набери. А ты помоги мне рубашку с него снять. Слова о том, что меня собираются раздевать, навели меня на мысль о тюремных изнасилованиях, но я был в таком состоянии, что даже пальцем пошевелить не мог.

— Да, ты не думай. Мы не собираемся тебе фанеру ломать, — успокоил меня сиплый, подозрительно быстро угадав мои мысли. — Это как же так они тебя пресанули? Живого места нет. Вот же волки позорные, вообще нелюди. С меня действительно сняли рубашку и брюки. На лоб мне опустился полиэтиленовый пакет с холодной водой, а тело стали вытирать холодным мокрым полотенцем.

— Чего ж ты такого сделал, человек хороший?

— Я ни в чём не виноват.

— Хе. Да мы тут все не виноватые, — весело сказал молодой голос. — Вот я мобилку отжал. Позвонить сильно нужно было, но я же вернуть хотел. Вот из-за такой мелочи и закрыли. Прикинь.

— Заткнись, баклан. Тоже мне, узник совести выискался.

Утопист-троцкист ёпть. Чтобы прекратить все расспросы я уточнил:

— Я не убивал.

— Ого. Мокрушника в хату поселили, — сказал третий. — Тогда ясно всё.