Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

Впрочем, все более внимательно вдумываясь в слова Милюкова, Альберт Николаевич с удивлением улавливал и новые ноты, из которых начинала складываться и совершенно иная мелодия: оратор пропагандировал необходимость приспособления старой политики к современным условиям с учетом ряда таких факторов, с которыми — увы! — все партии России обязаны были считаться.

Белое движение, говорил он, в настоящий момент вряд ли сможет завоевать Россию, так как советская власть держится не без воли народа. В том виде, в каком существует оно ныне, белое движение, лишенное идеи и творческих сил, уверенно идет к тихой и мирной кончине, замирая от старческого склероза. Следует выбирать иной путь, отвернувшись от реставрационных вожделений, спрятанных в складках свернутых монархических знамен. В русской эмиграции появился ряд мелких групп, стремящихся перенести борьбу внутрь России путем террора. На этой почве и возникают сверхоригинальные сращения партий и группировок. С другой стороны, в среде эмиграции — особо среди молодежи — уже начинают наблюдаться и неосознанные стремления к реабилитации современной России. Как ни странно, в то же время эти люди используют свои теории для оправдания своей правой тактики во имя реставрационных целей. Они всячески потакают слепым инстинктам, темным обрядам, разжигают ненависть к иноверцам, а также культивируют монархические настроения среди своих соратников, что совершенно алогично первой части их программы.

Альберт Николаевич искоса посмотрел на Издетского. Тот сидел напряженно, застыв, как изваяние. Он словно ждал чего-то. Холодно поблескивал седоватый ежик волос, нервически дергалась щека. Крепко сцепленные руки заметно подрагивали на колене.

Милюков, закончив лекцию и поклонившись собравшимся в ответ на их не очень дружные аплодисменты, начал спускаться с трибуны в зал. К нему подошли несколько человек и, оживленно разговаривая, двинулись следом по проходу. Венделовский увидел, как из третьего ряда быстро поднялся неопределенного возраста человек и, выхватив револьвер, с криком «За царя и царскую семью! За Россию!» стал стрелять в спину Милюкова. Милюков упал. Поднялась паника. Двое из окружения Милюкова набросились на стрелявшего, стали бороться с ним и тоже упали. Неизвестно откуда с пистолетом появился второй террорист и, не целясь, выстрелил в груду барахтающихся тел. В зал ворвались полицейские.

— Бежим! — Издетский схватил за руку Альберта Николаевича и с силой потянул за собой к боковому выходу. — Скорее!

— Но в чем дело? — упирался тот, уже понимая, что именно об этих выстрелах знал заранее ротмистр.

— Потом, потом! — вскрикивал Издетский. — Мы не должны быть замешаны в этом. Я... э... объясню. Да поспешайте, черт возьми!

У Издетского был отличный сыскной нюх — ничего не скажешь! Он ориентировался так, точно бывал здесь сотни раз. Какими-то переходами и боковыми лестницами они пронеслись через здание и спустя несколько минут оказались на маленькой незнакомой улице — вовсе не на той, с которой входили. Ротмистр по инерции продолжал тащить Венделовского. Наконец, запыхавшись, выпустил.

— А вы испугались, ротмистр, — с чего бы? Держу пари, вы знали обо всем, знали и этих, стрелявших. Ваши друзья? Однополчане?

— Я не могу довериться вам, Венделовский. Это не моя тайна.

— Ах, ротмистр, ротмистр! За кого вы меня принимаете?! Стреляли в Милюкова, да еще с лозунгом «За убиенного царя и Россию». Значит, наши друзья — монархисты. И вы знали об этом с первых же минут появления возле филармонии. Значит, Лига! Думаете, я тупица! Мои взгляды вам известны. Мы — коллеги. А теперь мы как бы и соучастники. Да и какая тайна? Завтра берлинские газеты опишут это покушение или убийство со всеми подробностями. И фотографии ваших друзей напечатают. Их же схватили, видели?

— А вы видели — точно?

— Видел.

— Вот черт. Жаль. Хотя мы были незнакомы. Это, так сказать, берлинская... э... э... группа — сторонники открытой борьбы.

— В то время как константинопольско-белградские группы проповедуют иную тактику. — Венделовский заговорщически улыбнулся, показывая, что и ему кое-что известно. — Такие же боевые организации, такие же «списки приговоренных». Надеюсь, ваши знакомые не промазали. Кто же они, герои?

В конце концов Издетский, то ли преодолев сомнения, то ли движимый какими-то планами относительно «привязывания» к себе Альберта Николаевича, рассказал все, что знал. Имя первого стрелявшего — Шабельский-Борк. Он сын помещика, служил в туземной дивизии под командованием великого князя Михаила Александровича, в эмиграции жил сначала в Берлине, потом в Мюнхене, занимался литературной деятельностью, убежденный монархист, считавший, что «Гучков и Милюков довели страну до революции...». Другой — Сергей Таборицкий. Во время войны он окончил Елисаветградское кавалерийское училище, служил в Северной армии авантюриста и самозванца Авалова-Вермонта, был правой рукой начальника охранки армии Селевина, в свое время повешенного военно-полевым судом за откровенный разбой. Затем корнет недолго сотрудничал в «Призыве», был сельским батраком в Померании. В последнее время оба бедствовали — пока не попали в поле зрения Лиги и не согласились на сотрудничество. В качестве испытания им было поручено убийство Милюкова, имеющее демонстративный, политический характер, — судьба, мол, по воле провидения настигает всякого, кто приложил руку к разрушению монархии. Шабельский и Таборицкий ждали подходящего случая: Милюкова следовало уничтожить в общественном месте, на глазах как можно большего числа людей. И, по отзывам коллег, не очень-то и торопились. Жили в дорогих номерах отеля «Мариенбад», у них имелись деньги. А о лекции Милюкова было объявлено и в русских колониях, и в газетах...