Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

— Я к вам, Ксения Николаевна. Дело безотлагательное, а я вынужден уехать в Берлин.

— Что же вам угодно? — против воли вспыхнув, спросила Ксения.

Она была удивительно хороша, и он залюбовался ею, задержавшись с ответом.

— Что же это за дело? — нетерпеливо повторила она.

Венделовский, сразу узнанный ею, выглядел сегодня не так, как при знакомстве. Он показался ей выше и прямее, подтянутый, в хорошо сшитом сером костюме, подходящем к его темному лицу и светлым глазам. Ксения, посмотрев на него с внезапно возникшим доверием, сказала, чтобы ободрить гостя:

— Значит, чужое поручение? А кто вы?

— Я? Хороший человек.

— Хороший человек — не профессия. А профессия?

— О ней чуть позже. Я хорошо знал вашего дядю, генерала фон Перлофа.

— Это не профессия. К тому же дядя мертв.

— Я выполняю его просьбу. Он хотел, чтобы я нашел вас и мы увиделись.

— Не спрашиваю зачем. Но вы не торопились: мы ведь встречались?

— Увы. Если признаться, всегда держал вас, насколько это представлялось возможным, в поле зрения.

— Теперь что-то изменилось и вы пришли?

— Совершенно верно, Ксения Николаевна. Теперь я выполняю поручение и другого известного вам человека.

— Кто же? Вы меня совсем заинтриговали, Альберт Николаевич. И я начинаю бояться вас.

— И совершенно напрасно. Не беспокойтесь! — сказал он горячо. — Я никогда ничем не обижу вас. Я обещал это другу вашего детства.

— Иван?! — обрадованно вырвалось у нее. — Он ведь был в Париже, я его видела. Где он?

— Он сразу уехал, Ксения Николаевна. Он просил меня передать вам этот сверточек и немного денег — все, что смог.

Ксения развернула обертку, раскрыла коробку. На красном бархате лежали хорошо знакомые ей с детских лет массивные серебряные часы с цепочкой и брелоками.

— Это все, что осталось после смерти Вадима Николаевича. Он был патриотом России. Вы можете им гордиться.

— И всегда гордилась. Какое счастье, что у меня останется память от него! Благодарю вас! — не сдержавшись, она внезапно поцеловала Венделовского в щеку. И оба смутились окончательно. Каждый, по-своему переживая случившееся, старался показать, что, собственно, ничего и не произошло — просто жест искренней благодарности, не больше.

— Что же мы стоим здесь, Альберт Николаевич? К сожалению, не могу пригласить вас к себе. Приглашаю в кафе — тут, рядом.

— Если это для вас не хлопотно, я с удовольствием. И вы расскажете мне о себе, хорошо?

— Не знаю, что и рассказывать. Пусть вас не вводит в заблуждение шикарный дом, где я живу.

— Я все знаю, — сказал он.

— Ох, что-то все вы знаете! — она взяла его под руку и повела по улице.

Они зашли в кафе. Официантка принесла поднос с кофейником, молочником, джемом, лимоном и двумя рюмками коньяка. Он невольно любовался каждым движением Ксении — точно рассчитанным, ловким и в то же время удивительно изящным!

— Вы — опасный человек, — продолжала Ксения. — Ваши таинственные исчезновения и появления, связи, знакомства. Я должна подумать, оценить все. Лучше вы рассказывайте о себе. Только правду! Иначе станем пить кофе молча. Столько вранья кругом. Все только и делают, что обманывают друг друга. Иногда без всякого повода и нужды, так просто. Вы, конечно, офицер? Я ничуть не удивлюсь, если сейчас окажется, что вы служили с кем-то из моих братьев.

— К сожалению, я не офицер и не имел чести служить с вашими братьями.

— Да, а вот вам лимон и джем. Клубничный! Его обожает княгиня Вера. А вы любите?

— Очень. Он пахнет детством.

— Итак? — очень серьезно сказала Ксения. — Я жду. Будете рассказывать?

— Обязательно. Правду и только правду — о том, на что имею право.

— Как это понять?

— Правда, связанная лишь с моей жизнью и не могущая повредить другим.

— Я не очень понимаю вас, таинственный незнакомец, но продолжайте: пусть сегодня все будет, как у Дюма или Майн Рида.

— Пусть будет как у Дюма, — покорно согласился он. — Разрешите выпить за ваше здоровье?

— Разрешаю. И одновременно за ваше.

Они чокнулись, глядя друг другу в глаза.

— Дорогой Альберт Николаевич, дорогой Альберт Николаевич. Теперь нам остается выпить еще и за то, что вы снимете, наконец, свою опереточную маску.

— А вы злая.

— Что поделаешь — жизнь такая, господин Венделовский.

— Да-c... Ну, так слушайте, Ксения Николаевна. Я понимаю, заставлять вас гневаться — опасно, — и он начал говорить о своем детстве на Васильевском острове, об отце — известном докторе, о начале дипломатической карьеры, оборванной революцией и арестом ЧК в Киеве, когда он пробирался на юг, чтобы отдать себя на службу Добровольческой армии. Его быстро выпустили: обличительных материалов против него не имелось, к тому же, по случайности, комиссар оказался петербуржцем и знал профессора Венделовского. Его освободили, взяв подписку не воевать против Советов. Он оказался один, без денег — даже часы и перстень при аресте пропали, — в чуждом городе. И тут вспомнил, что один из его друзей и коллег по министерству иностранных дел, некто Петр Куракин, удравший из Петрограда еще в начале марта, — киевлянин. Найти кого-либо из семейства графа Куракина оказалось делом простым. Он был обласкан матерью Петра Татьяной Георгиевной (Петр, избежавший большевистского ареста, к тому времени служил в Одессе, был связан с французской миссией) и, получив рекомендательное письмо к генералу Врангелю, счастливо добрался до Севастополя, где милостиво был принят самим главнокомандующим, ибо, как оказалось, приходился двоюродным братом графине Куракиной. Такое везение случается лишь раз в жизни!