Уильям Тревор - Пасынки судьбы

— Никогда больше не езди туда. Ты хоть раз бывал там с тех пор, Вилли?

— Нет.

— Живи лучше здесь, в Корке. Знаешь, я ведь часто тебя вспоминаю.

— Мисс Халлиуэлл…

— Вилли, я угощу тебя чаем. Хочешь, пойдем в кафе Томпсона?

— Мне пора домой.

Я ушел, а она осталась стоять: все то же коричневое платье, из родинки на подбородке торчит волосок. В письмах к тете Пэнси и тете Фицюстас я по-прежнему аккуратно извинялся за то, что мать отказывается принять их. Недавно мне снились рододендроны и ведущая на мельницу тропинка, и наутро мне ужасно захотелось в Килни.

— Вилли! — каким-то надрывным, пронзительным голосом крикнула мне вслед мисс Халлиуэлл, но я даже не обернулся.

В день, когда состоялась эта встреча, я прибрался в саду, надеясь уговорить мать посидеть на воздухе. Я купил мотыгу и прополол клумбы. У соседей я взял газонокосилку, но трава была слишком длинной и жесткой. «Без серпа тут не обойтись», — сказал сосед, одолживший мне газонокосилку, сам пришел с косой к нам в сад и скосил траву. Про мать он знал. Теперь про нее уже все знали.

— Сегодня солнечно, — уговаривал я ее. — А тебе солнце полезно. — Она лежала в постели и улыбалась. Было еще рано, но я знал: стаканчик виски она уже пропустила.

— Пойдем погуляем, — сказала она, сделав вид, что про сад даже не было разговора. — Погуляем, а потом пообедаем в отеле «Виктория».

Она надела свое выходное черно-красное платье, шляпку в тон, приколола камею, раскрыла зонтик от солнца. Улыбка все это время не сходила у нее с лица.

— Как ты похорошел, Вилли, — сказала она, взяв меня на улице под руку.

Жмурясь от солнца, мы спустились с холма Святого Патрика и перешли через мост. В отеле «Виктория» я не был с тех пор, как мы пили там чай, однако за это время ничего не изменилось, Мать заказала вино и еду. Ела она очень мало: поковыряла камбалу вилкой. Мы пили рейнвейн и бургундское.

— Люблю этот ресторан, — сказала она.

С каждым разом мне все труднее становилось находить с ней общий язык. В тот день я пытался занять ее какой-то школьной историей, заговорил о Ринге и Декурси, но она даже не сообразила, кто это такие.

— Твой отец был бы рад, если бы знал, что ты ходишь в эту школу.

— Конечно, — отозвался я и, переведя разговор на другую тему, сказал: — На днях я встретил мисс Халлиуэлл.

— Кто это, милый?

— Мисс Халлиуэлл из Образцовой школы.

— Ты ведь не собираешься стать учителем, правда, Вилли?

— Нет, а почему ты решила?

Я взялся за еду. Мать опять поковыряла рыбу вилкой.

— Я часто думаю о сержанте Радкине, — сказала она, прервав молчание. — Полагаю, и ты тоже.

Я покачал головой. Образ человека, который закуривал на углу, за это время почти совсем выветрился из памяти.

— Он никак не выходит у меня из головы, — сказала мать.

Она поднесла бокал к губам и допила белое вино. Официант налил ей бургундского.

— Знаешь, мне очень понравилось копаться в саду.

— Садом ведь занимался О’Нилл? И Тим Пэдди. Бедный маленький Тим Пэдди.

— Да нет, я говорю о нашем здешнем садике. Я же навел там порядок.

— Вот и чудесно, милый.

— Давай попьем чаю в саду? Джозефина отыскала наши старые шезлонги.

— И все-таки странно, Вилли, что этот человек преследует меня. Я пытаюсь простить его, Вилли. Уговариваю себя, что война есть война.

— Лучше всего забыть.

— Я уговариваю себя, что он всего лишь невежественный лавочник. Самый обыкновенный ливерпульский проходимец. — Она вздохнула, но продолжала улыбаться: — Эти шезлонги твой отец в свое время выписал из Дублина.

— Посидим в саду, почитаем. А если будет припекать солнце, пересядем в тень лавра.

— Это было бы чудесно, милый.

Но, возвратившись домой, она поднялась наверх, разделась и легла в постель. А в саду, в шезлонгах, расположились мы с Джозефиной.

— Думаешь, она когда-нибудь поправится, Джозефина?

— Обязательно поправится.

— Прошло ведь уже столько лет.

— Бедняжка она, Вилли.

— Я знаю.

Каждый день Джозефина выгребала из-под тумбочки в комнате матери пустые бутылки, и к этим ее обязанностям и мать, и она сама так же привыкли, как к еженедельному приходу разносчика из винного магазина.

— Тебе не бывает одиноко, Джозефина?

— Ну что вы.

У нее была подруга, с которой она познакомилась несколько лет назад на собрании Женского общества и которая иногда сидела у нее на кухне. Кроме того, Джозефина общалась с нашей соседкой, женой того самого человека, что помог мне выкосить траву, а также с миссис Хейс, хозяйкой магазина. Со всеми этими женщинами Джозефина, по-видимому, обсуждала состояние моей матери. «Как мама, Вилли?» — всегда интересовалась миссис Хейс, заворачивая покупки, и, думаю, священник, у которого Джозефина исповедовалась, спрашивал то же самое. Возможно даже, за мать молились в церкви, чтобы Бог вернул ей былые красоту и изысканность.