Уильям Тревор: Бравада

Листопад только начался. Буки вдоль тротуара пока роняли на него лишь самую малость, но ждать той каши под ногами, что неизбежно сотворят осень и дожди, оставалось не очень долго. Людей на Сандерленд-авеню, где под нечасто стоящими фонарями желтели круги дымчатого света, почти не было: время — после полуночи, без чего-то час. На Бленнинг-роуд, где свет фонарей ложился такими же кругами, и на тротуаре тоже виднелись первые палые листья, мужчина выгуливал собаку. На Верден-креснт, открыв окно второго этажа, кто-то хлопнул в ладоши, чтобы прогнать кошку, рывшуюся в клумбе. Приблизилась машина, свернула на Сандерленд-авеню, ее передние фары потускнели, затем погасли, а задние стали вспыхивать оранжевым и красным. До этих спокойных улиц шум дублинского транспорта едва доходил, потревожить их безмятежность могла лишь случайная дальняя сирена полицейской машины или скорой помощи.

А менее чем в полумиле оттуда картина ночи была иная. В ночном клубе «Звезда» группа «Большой город», которая там всегда играла, взяла паузу, и молодежь слонялась снаружи. Соседний магазин еще был открыт, в дверях стоял зоркий индиец и оглядывал тех, кто приближался. Несколько машин уехало, но большая часть осталась. Потом, да так громко и внезапно, что в первую секунду могло почудиться, будто сработала пожарная или еще какая сигнализация, группа «Большой город» снова заиграла.

К половине второго и тут стало поспокойнее. Вышибалы «Звезды» разъехались, парочки потянулись к темному берегу канала. Иные из парней и девушек еще стояли у клуба, собирались кучками или, наоборот, расходились. Индиец, запирая свой магазинчик, отказывал желающим купить спиртное или картофельные чипсы, а те грубили ему в ответ. Отъезжали последние из припаркованных машин.

Двое друзей, которых не смущала часовая ходьба, отправились туда, где они жили, вместе. Один, хотя было прохладно, не стал пока надевать свою красную куртку — только накинул ее на рубашку, завязав рукава на груди; другой был одет в потрепанные джинсы и черный шерстяной свитер. Говорили о девушках, которые были сегодня в клубе, особенно об одной, хорошо знакомой им обоим; с другими они раньше не встречались. Обсуждали планы на будущее: торговый флот у одного, продажа автомобилей — дядин бизнес — у другого. Учиться им оставалось недолго, перемены были не за горами — перемены, которые навсегда отодвинут в прошлое очень многое из давно привычного: католических наставников, светских учителей, тесные классы, столы с нацарапанными переплетениями инициалов, сердцами и стрелами, все, что они усвоили в школе по части самосохранения и хитрости, помогающей выжить. Сожаления в том, что они говорили, не звучало.

Приостановились, и второй подождал, пока первый развязывал рукава, надевал и застегивал куртку. Оба за это время высказались в том смысле, что вечерок был классный. «Нехило, — сказал один. — „Большой город“ рулит». И пошли дальше, рассуждая про мощные дарования музыкантов группы.

Индиец, поднеся ко рту мобильный, стал громко жаловаться якобы в полицию: обычная его уловка в этот час, на самом деле он никуда не звонил. Его мучители, которым перепалка уже надоела, крепко обругали его напоследок и двинулись прочь. Всего компания насчитывала пять человек, включая двух девушек, — они-то ничего плохого ему не сказали, и это его удивило: девушки очень часто ведут себя хуже парней. Он следил, как пятеро удалялись все вместе; остановясь посреди улицы, они вынудили приближавшуюся машину ползти по-черепашьи. Индиец запер наконец магазин, довольный, что сегодня обошлось без серьезных неприятностей.

— Как дела, чувак?! — крикнул Мэннинг водителю машины. И забарабанил кулаками по капоту; двое его дружков — но не девушки — последовали его примеру. Машина двигалась вперед какое-то время, потом остановилась и дала задний ход. Поехала другой дорогой.

— Куда тебе против нас! — засмеялся Мэннинг, провожая машину взглядом с середины мостовой. Он был в компании самый высокий, рыжеватые волосы — он, говорили, очень гордился своей шевелюрой — свободно падали ему на лоб. Во всех его повадках, в улыбке, в походке с этакой ленцой сквозила беззаботность. Над Донованом и Килроем — своими нынешними и всегдашними спутниками — Мэннинг верховодил. Его девушку звали Эшлинг; светловолосая и привлекательная, с выразительными голубыми глазами, она была младше Мэннинга на год с лишним. Со второй девушкой ни она, ни парни раньше не были знакомы; у клуба девушка спросила, куда они идут, оказалось, ей с ними по пути, живет в тех же краях, и она напросилась в их компанию. Ее звали Фрэнси.