Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 02

Да состязались, помнится, с молодыми татарчатами: а кто без седла и сбруи укоротит бойкую кобылку из их табуна? И ведь находились лихачи.

Юность ты, юность горячая! Сколько ты знала забав!.. Рыбу до пуда брала, в лёт била белку без промаха. Юность! Багульник-черёмуха! Здесь ты была-процвела… Описать ли ещё и несметные рыбные богатства, от ерша и плотички до омуля и осётра? Хоть вкратце, но опишем лучше людей юной, подвижной России, давно-давно всё это поднявших. В них мы узнаем то, чем путняя поэзия весьма дорожила. (Таков и «Конёк-горбунок».)

Добрая замешивалась человеческая порода; красив был он — и швец, и жнец, и на дуде игрец — сибиряк в малахае и пимах, с чем-то кошачье-рысьим во взгляде. Впрочем, за красоту в мужчинах почиталась хотя бы и одна только сила, а в остальном — «конь не шарахается, так мужик уже и красив»; так ведь говорили? (Уже и здесь узнаём ершовского Иванушку; его кони уважали.) В женщине же ценили стать и дородство, навыки стряпухи, жницы и вышивальщицы. Уважали и такую, что перед любым мужиком может употребить ухват и кочергу, хотя бы и не по прямому назначению. Если же этого нет — так пускай ты Царь-девица, а на что в тебе дивиться?

И в тех и в других, от мала до велика — опять же уважали уменье и привычку сплясать и спеть.

А кстати, малые-то как? До безликой и какой-то бесплеменной синтетики и свальности дело не доходило. Среди «старшего дошкольного», среди «младшего дошкольного» возраста тоже, не появлялось тогда ещё Анжел, Эдуардов или Владов (разве среди ссыльных). Под теми же, по святцам, именами жили мальцы, что и их деды, которые так и не дошли до лицеев, школ, гимназий. А главное, рос и прирастал крещёный люд, наделённый сказочными уменьями-дарованьями.

Не чудо ли, например, когда за мелкую денежку продали нищему-страннику тяжкую немочь слабого младенца? Выдали его перехожему человеку то ли через дверь, то ли через окно — потом взяли назад, одарили убогого мздой, чем и «сбыли» детский недуг. А дальше? Накормили и напоили гостя хлебосольно; послушали, может, от него опять же сказку… Сказки-то, кстати, бродяги сказывали как можно длиннее и подольше: в общем, сколько вечеров сказываешь, столько и ночей ночуешь. Да захожих-бездомных в Сибири и за так понимали и принимали братски… Ну так и что же?

А то, что «бажёное» дитя и вправду выжило. Так и укрепился на земле волшебно выздоровевший в деревне Безруковой, близ Ишима, мальчик Петя Ершов, сын полицейского пристава из когда-то крестьянского, потом торгового рода и от женщины тоже семьи купеческой. Он-то наш русский полёт и воспел, и не только художественным словом этому полёту пособлял. Собственно быта он почти не писал, разве только в «Фоме-кузнеце» обозначил и этот свой дар; в целом же Ершов — не Мамин-Сибиряк. Но в каком именно быте, в каком именно ладе (по слову Василия Белова) коренится особый дух , то есть откуда именно идут напор и полёт и в каком типе человека так ярка и отрадна крылатость, — это Ершову было известно, и скрывать он этого не стал, только поэтично и обобщил и сам же «индивидуализировал».

По науке, это означает следующее. В «Коньке-горбунке» индивидуальное — оно же и типически всенародное. Иванушку-героя легко себе представить и на пашне, и в хороводе. Ему что лихо сыграть в разрывные цепи, что рвануть за облака: сперва в замысле, а потом и вполне по-научному, по-учёному.

Верно говорят учёные фольклористы: жизнь его даже и началась по сказке. А рождаются и выживают дети — не радостно ли и дальше отлаживать жизнь, да и наживать детей новых? Причём по скольку!

Так что было для кого ставить если не барак и «казарму щитовую», то новый пятистенок, новый крестовый дом, прирезать землю. Сперва редко и друг от друга сильно на отшибе, но непременно ладились часовенки и храмы, плодились монастыри. Помалу сперва же, но заводились то церковные, то ремесленные школы. При крепостях-острогах лепились и хорошели города.

Тобольском начиналась вся Сибирь. Перемещались оттуда на восток, на восток общесибирские и губернские столицы. С основания первого за Уралом городка Тюмени к пушкинско-ершовским, к менделеевским временам это столичное шествие от «Тоболеска», как значилось на старинных картах, прошагало вверх по Иртышу и на восход солнца до Омска, а там и до Иркутска. А со столичным рангом приходили и высокая культурность, и особый даже во всём блеск, причём даже и с античными оттенками. Скажем, «Иртыш, перерастающий в Гиппокрену» — чем не название для журнала в тех краях, где складывалось что-то гомеровски мощное, хотя и совсем новое. Казалось бы, впрочем, а зачем она — эта изящная культурность, зачем искусства с клавесинами и капеллами, музеями и даже замыслами завести городской театр? (Впрочем, сам Ершов этого театра ещё не увидел.) Ведь земледельческий, охотничий и ремесленный мир был насквозь пропитан народною великой не «культурностью», а собственно культурой. Ведь если «по-античному», то именно там был всецело здоровый дух в здоровом теле ?