Правда, в повествовании царит вроде бы порой несусветный ералаш. Чуду-юду крестьяне употребляют как сельскохозяйственное угодье. В море-окияне есть у того же чуды-юды какие-то думные дворяне. Ёрш беспрепятственно шастает из морских глубин в ручьи и даже в пруды; за ним туда же, как ни в чём не бывало, проплывают и изящные дельфины. В заведомо «басурманских» краях — а вдруг оказываются наши священники, служат наши молебны. При царе чуть ли не Горохе — с его допотопными стрельцами, да у которого и столица похожа скорее на село — распевают по улицам чувствительные песни послепетровского времени, вроде какой-нибудь
или ей подобных…
Ну да ладно. Ералаш-то это шутейный и намеренный — повеселить честной народ, как шутейно-напускная и вся дураковатость Ивана. Он — как любой по-народному яркий человек (вспомним хоть кукарекающего Суворова, хоть ёрничающего Пушкина — при генералах и князьях, а без смокинга! — да вспомним даже толстовскую Наташу): он не удостаивает быть умным . Но всех напыщенно и праздно болтающих он на голову выше именно умом.
Всё самое лучшее в дарованьях нашего народа возведено у лихих героев Ершова в высочайший сказочный, поэтический и сибирский градус. Всё при этом зорко и смело глядит в будущее, как та же таблица Менделеева, ершовского любимого ученика, ершовского — при осуществлении поздних питерских изданий «Горбунка» — доверенного лица, ершовского зятя, если по приёмной дочери поэта Феозве. Принцип такой: сегодня клеточка в сетке пуста — завтра там будет ошеломляющее открытие. Вы хотя бы и снисходительно, но признаёте за сказкой право на «гиперболу»? Признайте и право на предсказание.
Горбунок летит, как ветер,
И в почин на первый вечер
Вёрст сто тысяч отмахал.
И нигде не отдыхал!.. Значение слов «верста», «пуд», «куль» подзабылось. (Откуда же тогда и американке полурусского происхождения различать, кто кому зять, а кто кому тесть?) Да не в этом дело. Вам видится, что тут «простительный сказочный перебор». Однако вникните и подсчитайте… Разделите сто десять тысяч километров на достойный русского человека рабочий полудень. Получите не в точности ли космическую скорость?
Не преувеличил и не ошибся cказочник. Наш, русский умелец эту скорость первым освоил, и такое было в действительности, такое было на наших глазах; да у него и в повадке, у этого смоленского парня, что-то чуешь от ершовского Ивана. А поэтому если и космос — край нашенский, то как же не населить его русскому человеку, каковы Иван и Ершов, крещёным людом? И смешно ли, что именно для нас
Небо сходится с землёю,
Где крестьянки лён прядут,
Прялки на небо кладут —
А на тереме из звезд
Православный русский крест?
И это уже никакой не ералаш. Ведь почему край не должен оказаться нашенским, если первопроходцем там был молодец нашенский. Вот она — прорицательная «оптика» русской сказки. И отдавать-уступать стратосферу или космос кому-то ещё — это не по нашей сказке. Вопрос, намёк и урок тоже ершовские, и не для малолетнего ума.
Сказано — сделано. А как сказано-то! Эх, сказка, птица-сказка бойкого народа. О, есть, оно конечно, и в других землях товарищи — да ещё какие, как поглядеть, товарищи («и косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства»). Но нет слова, которое бы было так замашисто-бойко, так вырывалось бы из-под самого сердца, так кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово.
А что: Гоголь тоже читал «Горбунка», и в «приведённой выше цитате» он говорил, разумеется, не о хладных и мертвеющих душах. Им ли вырвать из-под сердца огневое слово.
* * *
Быль без сказки плоскодонна
и вообще не нужна.
Сколько славных продолжений знал «Горбунок»! Перепечатки и пересказы; балеты и кукольные театральные постановки; многоязычные переводы, в полном смысле по всему свету… И если где-то не справляются с нашим хитрым суффиксом в слове «конёк», да и «горбун» или «горбатый» поэтому оказывается как-то грубовато — вместо ласкательного «горбунок», то что ж: перевести ершовское заглавие хотя бы как «маленький конь-огонь» — это тоже по существу вопроса. Искромётную сказку освоил мир «новейшей информационной техники», сказку принял весь народ. Кстати, когда она дошла до Байкала, один разумный (и до чрезвычайности одарённый) сказыватель-сибиряк Магай переписал себе книжку Ершова от руки; и потом он доверчивым слушателям баял «Конька» уже от себя, цветистой прозою. Получалось что-то сверхлитературное в своей природности и, не найдём лучшего выражения, в сказочно-бытовой достоверности. Что ж, «интерпретация» вполне уместная.
Читать дальше