Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 02

понятно многим. Однако если вы немало хаживали по свету, вы согласитесь именно с Ершовым, но только совсем не как с безбожником. Вперяясь туда , в небеса и «сферы», ты только в Сибири с полнейшей очевидностью и наглядностью ощущаешь нечто совершенно небогопротивное: небо — оно вот здесь и напротив; отсюда путь и вдаль и ввысь и недалёк, и доступен, и открыт.

Вот он, народный и сибирский космизм в ощущении мира; и в других краях такого нету .

Однако Родина — вот она-то есть всегда; о ней ведь мы и намеревались говорить. И нет настоящих поэтов без Родины. И не получается подлинных людей без жертв для Родины. В чём же — и так ли уж она очевидна — прискорбность того возвращения автора «Конька-горбунка» из Питера к родным пенатам, о котором иногда говорят то с сочувствием, то чуть ли не с досадой? В чём же «ершовский вопрос»? Ведь не в том, подарил или не подарил студенту Пушкин первые четыре строки его сказки. Плохую сказку украшать своими словами Пушкин не стал бы, Булгарину небось не подарил бы и буквы. Вот Гоголя, того схожими подарками не раз жаловал. Так разве это не свидетельство Ершову за его собственный , за ершовский уровень. Ну а если Пушкин ничего и не украшал? И если эти строки просто и невольно, но достовернейше напоминают Пушкина сами? Такое ближе к делу, и это никак не случайно: в родственности Пушкину — обязательный знак русской подлинности, так и должно быть. А именно: в любом подлинном, если оно появляется на Руси, что-то и должно хоть как-то, а напоминать именно о народе, именно о Пушкине, о солидарности с ними. А нет ничего пушкинского — так нет ни подлинности, ни русскости.

Помнить о Родине и народе, а не просто искать «читателя» было для Ершова, очевидно, законом. Ершов на тобольской земле — это больше, чем просто писатель. В чём, скорее всего, и состоит великий ершовский вопрос.

Однако надо и «с карасиком додраться». А именно, если бы ещё раз был спрошен аз многогрешный — спрошен насчёт только что обсуждавшейся ершовской строчки как таковой, насчёт земли в отношении к небу, — то ответа другого, кроме галилеевского, себе не представить. А всё-таки она вертится ; а всё-таки в простодушном прямо напротив неба есть что-то собственно сибирское, а пушкинское, общерусское и общечеловеческое потом.

Это к тому, что космос, разумеется, один на всех, как и «голубая планета». Но в сердцевину всего как сибиряку не поставить свою Родину?

И Пушкин, и Россия, да и несчётное число иных, как мы уже выражались, «яз ыков» признали Петра Ершова родным, а его сказочных Петровичей и Ершовичей бесподобными. Что скрывать: немало у Ивана со товарищи обнаружишь и слабостей. Там ленца и склонность поспать, там озорование и драчливость (еду-еду — не свищу, а наеду — не спущу; не лезь с делами, дай додраться). Есть порою и дерзость-нахальство: слуге покрикивать на царя, это как? А Иван сплошь и рядом себе такое позволяет. Бывает, он, наоборот, жалобливо куксится; то и дело читаешь: Иван заплакал, Иван заплакал — да и Горбунок за ним тут же в слёзы, хотя как увидит он Ивана весёлым, как услышит его разудалую песню, вроде

так сам пускается отбивать трепака. Иной раз Иван до того опрометчив, что и дельным советом пренебрегает: зачем было вообще связываться с Жар-птицыным пером? Заказал ведь ему это Конёк:

Но какой, если вдуматься, блистательный всё же непокой! Какая озорная сметка и хватка у обоих. На строптивой кобылице усидеть задом наперёд, ужучив её за хвост. Дивную Жар-птицу для поимки подпоить винцом… Сигануть с луковкой в кармане на небеса. Всё по-нашему. Разобрались друзья-товарищи и с вором, и с огненным пером, и с чудом-птицею, и с непутёвым морским разбойничком — с бедолагой китом. (Ишь, напроглатывало чудо-юдо православных кораблей и морячков; с чего это оно их так невзлюбило, отчего так надругалось над нашей верой?) Договорились ушлые и с владыкой неба Месяцем Месяцовичем. Разобрался Иван, по-народному вполне разумно, также и с худосочной вроде бы Царь-девицей: войдёт, войдёт и она в тело, когда приспеет срок. Срок приспел: уморили глуповатого старикана, а сами для добрых начинаний и свершений под хор народных приветствий взошли на престол. И свершения — они будут, как они Ивану с Коньком удавались раньше и везде: что на суше, что на море, что в воздухе. Запомнив и эти слова, и эти обстоятельства, не усомнимся: будет опять прирост что народу, что Державе, что её просторам.