Array Журнал «Наш современник»: Наш Современник, 2005 № 02

Большинство советских людей, прочитав или услышав слова «труженики тыла», наверняка представят себе такую картину: промозглый, сумрачный цех одного из многочисленных эвакуированных на восток заводов; гул станков, напоминающий налеты вражеской авиации; женщины-станочницы в платках и телогрейках; пожилой мастер в потертом пальто и кепке, в неизменных круглых очках с веревочкой вместо заушников; и — мальчишки-подростки в обшарпанных малахаях, в отцовских пиджаках и мамкиных кофтах, взгромоздившиеся на пустые деревянные ящики из-под боевых снарядов, чтобы дотянуться до суппортов, резцов, до обрабатываемых деталей…

И под закопченными, едва не уходящими в небо потолками, почти вровень с урчащими, ползущими по рельсам мостовыми кранами — из края в край, от стены до стены — ставшие привычными для тружеников тыла оптимистические лозунги: «Всё для фронта! Всё для Победы!»

Ветеран Великой Отечественной войны, семидесятитрехлетний житель Челябинска Леонид Петрович Хомутовприслал в редакцию «Нашего современника» автобиографическую повесть-воспоминание «В лихолетье», отрывки из которой мы предлагаем вниманию читателей рубрики «Мозаика войны». Главный герой повествования, «мужичок с ноготок» Боря Ушаков — один из представителей многомиллионной армии тружеников тыла, которые вместе с воинами действующей армии «дни и ночи битву трудную вели» от Волги и Днепра до Урала и Сибири…

С утра было жарко. Хотелось купаться. И мальчишки стайками потянулись к речкам, которых в городе было две: Каменка и Исеть.

Боря — двенадцатилетний худощавый, невысокий мальчик — по дороге к Исети зашел к приятелю Вечке, который недавно переехал с семьей в новый собственный дом вблизи реки.

Вечка, поздоровавшись, шепнул на ухо:

— Подожди немного, я в огород, — и подмигнул плутовато.

Боря остался в сенцах, из которых видна была горница с нарядным столом посредине, за которым друг против друга сидели Вечкин отец — шофер автобазы и еще какой-то здоровенный мужик со звероватым взглядом. Они пили водку, закусывали пирогами, не спеша беседовали. В прихожей у перегородки Вечкина мать — невысокая, средних лет женщина — стирала в корыте белье и заливалась слезами, постоянно вытирая закатанным рукавом щеки. Плакала она частенько, как заметил Боря. Муж гулял напропалую, особенно в деревнях, куда часто ездил, и не являлся домой по неделям.

— Одесса пала… — доносился из горницы голос Вечкиного отца, — и Севастополь скоро падет. Вот увидишь… А уж потом немцы развернутся и вдарят по Москве!.. И нет силы остановить их!..

— Да-а, — мычал мужик, покачивая головой, склонившись над пирогом.

— Вот тебе и «да-а», — передразнил Вечкин отец. — Что делать-то будем?.. К новой жизни готовиться надо…

Боря повернулся и вышел во двор, а потом, не дожидаясь приятеля, обещавшего покормить его овощами с огорода (есть зверски хотелось), отправился к реке.

…Невыносимо было слышать такие «откровения». Ведь его-то отца, Бориного, уже 23 июня призвали в армию. А через месяц послали на фронт. Сначала письма от него приходили регулярно. А потом, осенью прошлого, 41-го, года, отец пропал без вести, когда фашисты начали свое первое генеральное наступление на Москву. И почему именно его отца, а не Вечкиного, например, или других, особенно эвакуированных, отправили на фронт воевать и умирать?! Разве это справедливо?.. В городе так и говорят: «Наших мужиков отправили на фронт умирать, а их привезли наших баб топтать!» Все ОРСы возглавили, все хлебные места позанимали. Золота полные карманы, денег — чемоданы. Цены на рынке на еду враз взлетели. Особенно на кур, яйца, сливочное масло… Вот уж действительно: «Кому — война, а кому — мать родна!»

В прошлом году даже их, пятиклассников, собрали в школе и классами отправили по разным колхозам на прополку. Он и не возмущался этим, да и никто не роптал. Правда, только не все явились. Некоторые давно уже были в деревнях у своих родных.