Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 02

Предсказания Лескова (а вслед за ним — Достоевского) на удивление быстро стали сбываться. После провала «хождения в народ» народовольцы как самая крупная и радикальная часть нигилистов организовали убийство Александра II. Крестьянство, другие слои общества не поддавались пропаганде заговорщиков. Но трудно оценить весь ущерб, который нанесло государству убийство императора России…

«Кто до сих пор понял весь вред нигилизма, игравшего в руку злодеям, имевшим подлые расчёты пугать царя Александра II — мешать добрым и умным людям его времени?» — задавал горький вопрос на закате жизни писатель*. С полным моральным правом писатель говорил: «Один я тянул против того, что было мерзко в нигилизме… „Некуда“ как раз вовремя появилось, когда нужно было ему появиться… Я писал, что нигилисты будут и шпионами и ренегатами… Что же, разве это не оправдалось?» Предвидел Лесков и «свободу голодного рабства» (говоря словами героя из «Некуда» Райнера) — «номинальную свободу протестовать против голода и умирать без хлеба». Читая роман, снова и снова поражаешься прозорливости Лескова. Он умел предвидеть будущее Родины — через глубинное чувствование России своей эпохи.

В конце 1980-х и в 1990-е годы интерес к творчеству Лескова оживился, однако интерес этот порой носил странный привкус. В те годы, о чем я писала в нашем журнале, в «демократическом» котле вываривалась идея разгосударствления (ныне коснувшаяся уже и единой системы образования, и науки), перевода страны на новые, «цивилизованные» рельсы. Так, Г. Померанц хорошо потрудился, чтобы вбить, как гвоздь в голову, тем, кто читает его философическое чтиво, что корень зла — в национальной основе русского характера. Почти одну русскую «дурь» увидел у Лескова ещё один лескововед, приписывавший писателю чуть ли не отсутствие национального лица: в романах его якобы «нет ощущения русскости», «иностранности много» (Л. Аннинский). Всё это не только не правдоподобно, но можно вполне считать карикатурой на великого писателя. Критики сии будто подготавливали общественное мнение к «переинтерпретации» творчества Лескова под видом его «актуализации».

Недаром Лесков, умевший смотреть «в долготу дней», показавший весь вред нигилизма, повторял, что будущие историки станут вновь и вновь обращаться к его роману. Но есть сегодня, повторим, такие лица, которые обращаются к нему со специфической целью.

Так, Е. Лямпорт в «Независимой газете» (1995, 25 окт.), отталкиваясь от моей статьи о Лескове, иронизирует: «Главной доблестью Лескова автор (Т. Окулова-Микешина) считает борьбу с нигилизмом», а это значит — автор «выпал из актуалий». Сам Лямпорт (ныне, говорят, уже житель США) настойчиво обеляет нигилизм, как это делали «прогрессивные» вульгарно-классовые социологи-нигилисты. Диву даёшься, когда читаешь подобные откровения: «Русский нигилизм никогда не был нигилизмом в истинном смысле этого слова. Нигилистами в России называли позитивистов, что же до позитивизма, то он, к нашим дням победив окончательно, уморил и своих противников, и сторонников. Как умерли противники — неизвестно. А сторонники — от тоски. Занятие всякими анатомиями и панатомиями — не самое жизнеутверждающее дело. Доблесть Лескова, проявленная в борьбе с Базаровыми, сегодня не важна».

Прогрессист этот, как и нынешние его единомышленники, пишет так, как будто на русской исторической почве в качестве нигилиста выступал один литературный герой Базаров с его экспериментами на лягушках и не было реальных нигилистов вроде Каляева, Засулич, Гриневицкого (с роковой бомбой, оборвавшей жизнь государя). Как видим, автор не говорит ничего, что такое нигилизм «в истинном смысле слова», не желает взглянуть правде в глаза и нарисовать истинный портрет нигилизма с его терроризмом, аморализмом, «чуждательством от русского мира», пресмыкательством перед Западом… Он в упор «не видит» того, что было написано о нигилизме Лесковым, Достоевским или, к примеру, критиком Страховым, развенчавшими сам тип нигилиста-отрицателя — дабы он не был «возведен в апофеозу» (М. Катков).

Как и Лесков, Страхов считал нигилизм «плодом нашего европейничанья» (возникшим явно «под влиянием Запада»), видя истинную «подкладку» распространения его в «податливости» «просвещённой» публики на авторитеты иностранные. Подходя к явлению с позиций верующего человека, религиозного мыслителя, Страхов не принимал нигилизм прежде всего потому, что он антирелигиозен. Нигилизм, писал он, есть «неверие, сомнение, скептицизм… отсутствие живых верований, прочных основ для мысли», «всяких сложившихся форм жизни». Вот как точно формулирует он суть нигилистического мировоззрения: «Нигилизм есть движение, которое в сущности ничем не удовлетворяется, кроме полного разрушения. Нигилизм это не простой грех, не простое злодейство; это и не политическое преступление, не так называемое революционное пламя. Поднимитесь… ещё на одну ступень выше, на самую крайнюю ступень противлений законам души и совести; нигилизм, это — грех трансцендентальный, это — грех нечеловеческой гордости, обуявшей в наши дни умы людей, это — чудовищное извращение души, при котором злодеяние является добродетелью, кровопролитие — благодеянием, разрушение — лучшим залогом жизни. Человек вообразил, что он полный владыка своей судьбы, что ему нужно поправить всемирную историю, что следует преобразовать душу человеческую. Безумие… под видом доблести даёт простор всем страстям человека, позволяет ему быть зверем и считать себя святым».