Реймонд Карвер - Если спросишь, где я - Рассказы

Доктор Шверер, один из многих осевших в Баденвейлере врачей, неплохо зарабатывал лечением обеспеченной публики, которая приезжала на курорт избавляться от всяческих хворей. Среди его пациентов были больные и немощные, были и просто старые ипохондрики. Чехов стоял среди них особняком: случай явно был безнадежный, жить больному оставалось считанные дни. А больной был очень знаменит. Даже доктор Шверер знал его имя: он читал рассказы Чехова в немецком журнале. Осмотрев больного в начале июня, он выразил восхищение чеховским даром, однако свои профессиональные выводы оставил при себе. Ограничился тем, что прописал пациенту диету из какао, овсянки, обильно сдобренной сливочным маслом, и земляничного чая. Чай предназначался для того, чтобы больной мог спать по ночам.

Тринадцатого июня, меньше чем за три недели до смерти, Чехов отправил матери письмо, в котором говорил, что здоровье его поправляется. Там, в частности, сказано, что через неделю он надеется полностью исцелиться. Зачем он так написал? Что было у него в мыслях? Он и сам был врачом, он всё прекрасно понимал. Он умирает — это была простая и непреложная истина. И все равно, сидя на балконе гостиничного номера, он просматривал расписание поездов. Выяснял, когда уходят пассажирские суда из Марселя в Одессу. Но все же он знал. На этом этапе он не мог не знать. Тем не менее, в одном из последних писем он сообщает сестре, что с каждым днем набирается сил.

К писательству его больше не тянуло, впрочем, не тянуло уже давно. Год назад он чуть не бросил, не закончив, «Вишневый сад». Эта пьеса далась ему нечеловечески тяжело. Под конец он осиливал не больше шести-семи строк в день. «Я начинаю падать духом, — писал он Ольге. — Мне кажется, что я как литератор уже отжил, и каждая фраза, какую я пишу, представляется мне никуда не годной и ни для чего не нужной». Работу он, однако, не прекращал. Пьеса была завершена в октябре 1903 года. После этого он уже не писал ничего, не считая писем и разрозненных заметок в записной книжке.

Вскоре после полуночи второго июля 1904 года Ольга послала за доктором Шверером. Помощь требовалась срочно: Чехов бредил. Соседний номер снимали двое русских студентов, и Ольга бросилась к ним, сказала, что происходит. Один из молодых людей уже спал, другой еще не ложился, читал и курил. Он помчался к доктору Швереру. «Я слышу, как сейчас, среди давящей тишины июльской мучительно душной ночи звук удаляющихся шагов по скрипучему песку…» — написала потом Ольга в своих воспоминаниях. В забытьи Чехов говорил о моряках, бормотал отрывочные фразы о каких-то японцах. «На пустое сердце льда не кладут», — сказал он, когда Ольга попыталась положить ледяной пузырь ему на грудь.

Доктор Шверер пришел и принялся раскладывать инструменты, не сводя глаз с Чехова, который прерывисто дышал. Зрачки у больного были расширены, виски блестели от испарины. На лице доктора Шверера ничего не отражалось. Он не любил давать волю чувствам, но понимал, что развязка близка. Однако, как бы там ни было, он, врач, дал клятву бороться за больного до конца, а жизнь в Чехове пусть слабо, но еще теплилась. Доктор Шверер приготовил шприц и ввел камфару, чтобы стимулировать сердце. Камфара не помогла — ничто уже, разумеется, не могло помочь. Однако доктор сказал Ольге, что собирается послать за кислородом. И тут Чехов внезапно очнулся и, совершенно осмысленно, негромко сказал: «Зачем это? Прежде чем принесут, я буду трупом».

Доктор Шверер потянул себя за пышный ус и уставился на больного. Щеки знаменитого писателя ввалились и посерели, лоб стал восково-желтым, дышал он с хрипом. Доктор Шверер сознавал, что счет идет на минуты. Не сказав ни слова, не посоветовавшись с Ольгой, он шагнул в нишу, где на стене висел телефон. Прочел инструкцию, как им пользоваться. Если нажать на кнопку и повернуть ручку на боковой панели, можно связаться с подвальными помещениями отеля, с кухней. Доктор снял трубку, прижал к уху и сделал все так, как говорилось в инструкции. Когда ему наконец ответили, он потребовал бутылку самого лучшего шампанского. «А сколько бокалов?» — поинтересовались у него. «Три бокала! — крикнул он в трубку. — И пошевеливайтесь, ясно?» То было одно из тех редкостных озарений, которые впоследствии часто остаются неоцененными, потому что задним числом кажется, что иначе и нельзя было поступить.

Шампанское принес заспанный молодой человек со всклокоченными белесыми патлами. Его форменные брюки были измяты, стрелки на них разошлись, а застегивая второпях тужурку, он пропустил одну петлю. У него был вид человека, который устроился передохнуть (прикорнул в кресле и задремал), когда вдалеке в предрассветный час — боже всемилостивый! — раздался глас телефона, и вот его уже трясет управляющий и велит отнести бутылку «моэта» в двести одиннадцатый номер. «И пошевеливайся, ясно?»