Бриджмен-старший — в те моменты, когда был способен на осмысленное поведение, — направлял всю свою энергию на проект по дистилляции нового вида спирта из чайных листьев. Усовершенствованный эликсир призван был заменить шотландское виски в пристрастиях британской популяции и, таким образом, принести своему создателю баснословное богатство. К сожалению, в силу не то огрехов производственного процесса, не то исходной непригодности чая для этой цели большинство партий напитка под названием «Старый солодовый чайски Бриджмена» вызывало судороги и временную слепоту, так что их создатель в конце концов решил улучшить рецептуру, добавив туда рис.
Весьма расположенный к приступам депрессии, в ходе которых он меланхолически постреливал в работников своего имения из мелкокалиберной охотничьей винтовки, мистер Бриджмен под конец осознал, что даже рис не спасет его мечту от разрушения. Разочарование ввергло его в еще большую угрюмость, но по результатам переговоров с районным офицером (подкрепленным взводом пехотинцев-гуркха) он все-таки освободил своих заложников и позволил передать себя в руки Сестер жгучего раскаяния, заведующих незаметной больничкой в районе Калькутты. Маленького Джонатана поместили в ближайший интернат, проинструктировав о возможности навещать недомогающего родителя раз в месяц.
За первые несколько лет Калькуттская юношеская академия Брэдшоу вбила в молодого Бриджмена зачатки образования, научив его жевать с закрытым ртом, осмысленно оперировать римскими цифрами и алфавитом, а также сохранять тишину на всем протяжении даже самых длинных утренних церковных служб. Все рассчитывали на то, что он вернется в свои горы и займется чем-нибудь грубым, возможно — военным делом, и это переместит его в некую удаленную местность, где неотесанность манер и уже процветающий алкоголизм в наименьшей степени кого-либо удивят. Никто не брал в расчет чудодейственные силы целительства Сестричек и их ведущего психиатра, матери Агнес.
Агнес, дородная словенская монахиня с лицом, похожим на отполированный грецкий орех, и темпераментом вьючного верблюда, не церемонилась с сумасшедшими. Руководствуясь грубыми обычаями своей горной деревушки, она пускала в ход режим из холодных ванн, пребывания в карцере и религиозных инвектив, что давало потрясающие результаты. Ходили слухи (ошибочные), что она буквально запугивала больных обратно в здравый ум. На самом деле, когда неожиданных температурных перепадов и цветистых лекций о муках ада оказывалось недостаточно, чтобы вылечить пациента, ее последней надеждой оставалась борьба. Раздевшись догола и умастив себя маслом, она уводила наиболее непокорных подопечных на задворки монастыря и там задавала им основательную трепку, используя захваты и замки, некогда эффективно защищавшие ее целомудрие от истребления местными пастухами, одуревшими за долгие месяцы одиночества на высокогорных пастбищах.
И именно таким образом отец Джонатана вновь обрел здравость духа. Взмолившись о пощаде и пообещав никогда больше не пить, он продемонстрировал зрелищное выздоровление. Никто не ожидал, что его выпустят. Однако вскоре после пятнадцатого дня рождения сына Бриджмен-старший прибыл к школьным воротам, одетый должным образом и трезвый, и заявил, что желает, чтобы Джонатан продолжил учебу и уехал в Англию, в один из ее великих университетов. Он воистину переменился. Магистры поздоровались с ним за руку, подняли брови, изумляясь большому серебряному распятию на его груди (побочным эффектом излечения у матери Агнес стала фанатическая приверженность Римско-католической церкви), и в частной обстановке оценили его надежды на сына смехотворными. Однако Джонатан приложил все усилия, совершенствуясь в произношении различных многосложных слов, и приобрел налет сообразительности и культуры, впечатливший даже самых строгих критиков в Академии Брэдшоу.
К сожалению, годы дегустации «чайски» отрицательно сказались на здоровье мистера Бриджмена, и спустя год после освобождения из-под опеки Сестричек он скончался. При чтении завещания обнаружилось, что половину имения он завещал матери Агнес, а остальное (изрядное количество) отошло его сыну и попало в управление к семейному стряпчему Бриджменов в Лондоне, некому мистеру Спэвину.
— И вот почему я здесь, старина, — говорит Джонатан, добродушно стуча Бобби по спине. — Завтра утром я уплываю в Англию. Этот парень Спэвин должен служить моим опекуном, пока мне не стукнет двадцать один. По правде, я не знаю, что делать. Никогда его не видел. Что-то вроде друг моего деда. Я хочу сказать: а что, если он — старый тиран? Чертовски неудобно ходить и клянчить у него денег каждый раз, когда мне понадобится пара шиллингов. И, честно говоря, мне вообще не очень нравится идея вернуться на родину. Я знаю, что не следует так говорить, но я слышал, там адски холодно. Ты ведь там бывал?
Читать дальше