Хари Кунзру - Без лица

Вера Элспет в Эндрю была абсолютной. Поэтому она проглотила разочарование, когда услышала, что они не поедут в Ассам. У Эндрю вышла какая-то размолвка с Миссионерским обществом, и это означало, что он больше не служит в той церкви в джунглях. Кроме того, как он мягко объяснил ей, работа там уже закончена. Его же призвание ведет в ином направлении. Глядя наружу, поверх запачканных сажей крыш Кингс-Кросс, на лондонский горизонт в дымке зеленоватого тумана, Эндрю нарисовал ей образ другого города, еще более темного. В битком набитых трущобах Бомбея страдают души тех, кто жаждет слова Божьего. Во время лекционного тура Эндрю удалось собрать достаточно денег, чтобы открыть миссию в самом сердце трущоб, где деградация и разврат достигли апогея. Он попросил ее подумать об этом — о чести принести истинное христианство в город, где секты огнепоклонников оставляют своих мертвых на разорение птицам, а иезуитские священники, почти такие же язычники, как сами индусы, бродят среди бедняков и нуждающихся, распространяя искаженные версии Его слова. Он знал, что путь, на который они становятся, будет тяжелым, но никогда бы не посмел попросить Элспет присоединиться к нему в этом путешествии, если бы не верил втайне в ее силу духа. Она склонила голову и сказала, что последует за ним, куда бы он ни шел.

Первое разочарование постигло ее несколькими неделями позже, когда она шла по палубе парохода компании «Пенинсулар энд Ориентал», щурясь на яркий блеск Красного моря. Вокруг в шезлонгах раскинулись пассажиры первого класса, окруженные вниманием заботливых юных стюардов в накрахмаленных белых униформах. Проходя мимо стада пожилых мэм-сахиб, наблюдающих за тем, как молодежь на палубе играет в кольца, она услышала хрустальный английский голосок, заметивший — оскорбительно громко, не заботясь о том, что она может услышать:

— Вот. Вот эта.

— Эта? Жена этого шотландца, Господнего надоеды? Бедняжечка. По-моему, он совершенно несносен.

— Надо думать. Артур говорит, он просто не закрывает рта.

Это не должно было ее задеть — но задело. Почему-то она думала, что все видя Эндрю таким, каким видит его она. Сама мысль о том, что он может показаться кому-то скучным, никогда не приходила Элспет в голову. Естественно, она ничего не рассказала Эндрю. Лежа в ту ночь без сна, она туго свернула это воспоминание и запрятала поглубже, говоря себе, что это была проверка веры, небольшое испытание, посланное Господом. И все же — она помнила эти слова, и что-то внутри нее приобрело самостоятельность и стало наблюдать со стороны.

Бомбей потряс. Столпотворение носильщиков в гавани Аполлона, сотни попрошаек, цепляющихся за края ее белого платья, печной жар и чужеродные запахи — все это словно ударило ее по лицу грязной черной рукой. Следуя за Эндрю в самую гущу, где улицы сужались в вонючие закоулки, она сначала подумала, что сейчас лишится чувств, — и затем лишилась чувств, свалившись прямо посреди толпы. Пришла в себя она уже в грязном дворике, который на последующие тридцать лет стал ее домом.

Долгое время она существовала в состоянии отстраненного оживления, целиком и полностью вверив себя Эндрю. Она следовала за ним в каждой мысли и каждом действии, механически ведя домашнее хозяйство согласно его инструкциям. Насколько это было возможно, она оградилась от кошмарного места, в котором жила, удерживая его на расстоянии вытянутой руки, как грязный коврик, который несла прачке.

Когда она почувствовала, что беременна, Эндрю смягчился и позволил ей взять служанку. Пожилая женщина помогала ей с готовкой и мела пол в импровизированной церкви, у дверей которой Эндрю стоял каждое воскресенье, готовый поприветствовать паству, каковой еще предстояло материализоваться. По ночам Элспет утешала себя воспоминаниями о серых холмах и белых лицах. Мысли о Малкольме Джонстоне и высоких стеклянных банках с миниатюрным ароматизированным мылом нередко возникали в ее голове, принося с собой болезненные тихие слезы.

Рождение Дункана было непростым. Она чуть не умерла в душной палате и, хотя Эндрю жаждал видеть ее за работой в миссии, провела в женской больнице еще два месяца, восстанавливая силы. Ее койка была на верхнем этаже у окна. Элспет вяло укачивала ребенка и глядела на уличную жизнь, текущую внизу. Возможно, именно благодаря этой ангельской дистанции, этому чувству парения над наблюдаемым миром она впервые смогла полюбить Индию. Она смотрела на людей, занятых своими делами, продающих и покупающих, готовящих еду, просящих милостыню, стирающих, присаживающихся на корточки возле канавы, чтобы почистить зубы, и в конце концов обнаружила в Фолкленд-роуд нечто более сложное, чем сплошной массив неспасенного человечества. День за днем она смотрела все более пристально; видела, как люди переносят упаковки чайных стаканов, лотки с кирпичами, кипы картона, божков из папье-маше и трупы, усыпанные цветами. Элспет начала восхищаться тем, как насыщен этот мир, как он наполнен вещами, в которых она ничего не понимает.