Хари Кунзру - Без лица

Редактор Даргас Дас стоял на платформе и смотрел на самолет-корректировщик, кружащий над головой. Он прервал выступление. Шум воздушных винтов самолета был слишком силен, чтобы Даса кто-то мог услышать. Когда солдаты вбежали на Джаллианвала-Багх, он оглядел толпу и поднял ко лбу ладонь, испачканную газетной краской. Люди обернулись на шум. Солдаты опустились на одно колено, и на кратчайший миг, как предвестие, повисла тишина.

Затем они открыли беглый огонь.

Дас еще успел увидеть, как падает первая волна тел: дыхание ветра, шуршащее в стеблях кукурузного поля. Затем и его зацепило и увлекло вниз. Единственный выход с Джаллианвала-Багх оказался за линией солдат. Люди в панике топтали друг друга, пытаясь вскарабкаться на стены. Генерал приказал войскам целиться в самую гущу толпы. Они стреляли и перезаряжали ружья, стреляли и перезаряжали ружья, и время от времени между залпами возникал глоток тишины — на время замены обойм.

Заместитель полицейского суперинтенданта стоял рядом с генералом и наблюдал. Вы их хорошенько проучите, сказал он. Такой урок они не скоро забудут. Генерал кивнул. Его войска выстрелили 1650 раз.

Подобно заместителю полицейского суперинтенданта генерал думал о своих пулях в терминах педагогики. С этической точки зрения темнокожие расы — те же дети, и генерал выполнял первичную обязанность белого человека в Азии — иными словами, он проводил четкую линию. Его пули напоминали о сути закона. Повторяйте за мной.

Примерно через десять минут генерал дал команду уходить. Когда он вернулся к обеденному столу, коршуны и стервятники уже кружили над площадью. Тела стаскивали в кучи вдоль стен Джаллианвала-Багх. Колодец в углу уже задохнулся от трупов. Когда опустилась темнота, на родственников, бродящих в поисках своих мертвых, нападали шакалы и дикие собаки. По законам военного положения в восемь часов наступал комендантский час. Большинство жителей города были теперь слишком напуганы, чтобы его нарушать, так что раненые остались лежать на своих местах до утра. Госпиталем Джубили заведовали европейцы. Ни один человек не обратился туда за помощью.

На следующий день тела сжигали, по пять на костер. После обеда генерал вызвал индийских главарей к котвалу [101] Котвал — начальник полиции. . Я солдат, объявил он на отрывистом плацдарменном урду. Мне все равно, где воевать — во Франции или в Амритсаре. Если вы хотите войны, скажите мне об этом сейчас. Если вы хотите мира, открывайте свои лавки. Вы будете информировать меня о смутьянах. Я буду в них стрелять. Выполняйте указания. Всё.

Пран спешит мимо. Неделя военного положения в Амритсаре оставила за собой зловоние. Обугленное дерево. Неприбранный мусор. Сладковатый запах кремированной плоти и острый запах жженых шелковых сари: из них готовили порошок, чтобы останавливать кровотечения. Улицы безлюдны. Портной сидит у входа в лавку, безразличный и безликий. Несколько человек, глядя под ноги, проходят мимо по узкой улице. Они идут пешком издалека, так как генерал реквизировал все тонги и велосипеды для военных целей.

Повернув за угол, Пран оказывается лицом к лицу с непривычным зрелищем. Трое английских солдат, крупные пехотинцы Соммерсетского полка с кирпичными лицами, стоят над сикхом-чернорабочим. Он ползет вдоль по улице на животе, а они идут вслед за ним.

— Джалди! [102] Джалди! — Скорее, быстрее! Джалди, черный ты ублюдок! — гавкает сержант.

Ползущий человек жалобно говорит, что живет здесь. Почему они не позволяют ему встать на ноги? Белые не подают виду, что поняли вопрос.

— Давай-давай там, заткнись! Чало! [103] Чало! — Давай, пошел!

У него нет другого пути. Как можно делать одно и то же каждый раз? Жена не смеет выйти из дому. Бог милостив, он знает, что это несправедливо. По всей улице в высоких окнах мелькают лица, затем вновь скрываются. Двое рядовых идут по сторонам от ползущего, периодически тыкая в него винтовками. Его белая курта уже вымазана грязью. Он пытается проползти над очередной кучей экскрементов, но ботинок сержанта, ударив по пояснице, тяжело впечатывает его прямо в дерьмо. Он молча продолжает ползти.

Пран столкнулся еще с одним уроком, поводом к которому стала убежденность генерала в божественной природе женщин. Он свято верит в это. К сожалению, данное убеждение не столь широко распространено. Во время мятежа на этой улице изнасиловали женщину. Миссионерка мисс Шервуд, пытающаяся жить «среди своего стада», ехала на своем велосипеде (типичная глупость бабы). Тут ее атаковала толпа. Генерал навестил ее в госпитале Джубили и очень рассердился. Англичанка — слабая, перепачканная, мумифицированная, в бинтах, обретающаяся между жизнью и смертью. Он расшагивал взад-вперед по коридору, пахнущему антисептиком, и ломал голову, придумывая подходящее наказание. Что-нибудь образцово-показательное. Что-нибудь, соответствующее тяжести преступления. Таким наказанием оказалась публичная порка. Готовя ее, генерал соорудил посреди дороги треугольник для битья кнутом и издал указ о том, что любой туземец, желающий пройти мимо, должен сделать это ползком. Если они желают вести себя как животные, к ним и относиться следует соответственно. Приказ действовал два дня. Водоноши и уборщики нечистот избегали этого района. Никто, кроме пойманных в ловушку местных жителей, не хотел бросать вызов солдатам. Сточные канавы были забиты мусором и экскрементами, курящимися на летнем солнцепеке.