Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

Цемах почувствовал, что задремал под вой ветра, засыпавшего его увядшими листьями. Вдруг его затвердевшее тело вздрогнуло от радости. Он увидел женщину, обаятельно качающую головой; ее щеки стали пурпурно-красными, на них появились ямочки. Цемах знал, что она смеется от счастья, глядя на своих мальчиков, и от того, что он сидит за столом напротив нее. Он резко поднялся с земли и выбежал с кладбища. На могиле своей невесты он не хотел мечтать о Роне, дочери валкеникского резника. Роня тоже несчастна, и ему очень жалко ее, но она все-таки не Двойреле Намет. Для Двойреле посторонний мужчина никогда бы не стал испытанием. Она бы согласилась, чтобы ее муж стал отшельником в каком-нибудь местечке или посланником какой-нибудь ешивы, а она бы видела его раз в полгода. С какой радостью она ждала бы его приезда домой на праздники! Горе ему, ибо раньше он этого не понимал.

На третий день после приезда в Амдур Цемах снова лежал у порога Фалька Намета, запершего дверь и не выходившего наружу. Лишь время от времени Фальк выглядывал в окно, и его длинная физиономия искажалась странной гримасой удовлетворенной мести. Евреи смотрели, как молодой раввин валяется в грязи, и чувствовали, что сходят с ума. Его не удавалось заставить встать ни добром, ни силой. Тогда обыватели ввалились к раввину, крича, что он спокойно смотрит, как старый пес перешагивает через молодого знатока Торы.

Амдурский раввин реб Борух Рубин, с брюшком под шелковым лапсердаком, в очках в золотой оправе, с холодным взглядом ученого, никогда не забывал, что подобает, а что не подобает тому, кто прославлен глубиной своей мудрости. Когда Цемах два года назад приехал в Амдур, чтобы открыть здесь начальную ешиву, он не понравился раввину своими новогрудковскими проповедями и тем, что в два счета стал женихом дочери Фалька Намета. Теперь раввин Рубин еще больше кривился от того, как просто и даже грубо каялся новогрудковский мусарник. Мир литовских раввинов и ешив уже кипел от истории про директора валкеникской ешивы, велевшего сжечь библиотеку и вынужденного покинуть местечко. Амдурский раввин не желал иметь дел с подобным опрометчивым человеком, склонным к ссорам. Однако раввин не стал рассказывать обывателям про Валкеники, чтобы не увеличивать осквернение Имени Господнего и чтобы люди не сказали потом, что он оговаривал гонимого знатока Торы.

— Когда сын Торы прибывает в город, он прежде всего заходит к раввину поговорить об изучении Торы, а потом уже рассказывает, зачем прибыл. Нынешний гость так не поступил, — сказал раввин, медленно разглаживая мягкую кудрявую бороду над белоснежным воротничком. — Тем не менее, если вы сможете привести реб Фалька Намета в комнату суда, я готов переговорить с ним, чтобы он простил бывшего жениха своей покойной дочери.

Евреи бросились к дому, у порога которого все еще лежал на земле Цемах.

— Поднимайтесь! — И десятки рук поставили его на ноги.

Евреи начали ломать закрытую на засов дверь Намета и орать в окна:

— Враг Израиля, раввин зовет вас!

Они угрожали наложить на него херем и разрушить дом, выкурить его, как волка из логова. Чтобы он понял, что они говорят всерьез, евреи приволокли откуда-то бревно и начали вышибать им запертую на засов дверь. Фальк Намет выбежал на улицу и начал рвать волосы на голове, крича во весь голос, что из-за этого жениха-убийцы его единственная дочь скончалась. Тем не менее он позволил толпе гнать его к раввину, и Цемах потащился вместе с ним. В доме раввина обыватели кричали отцу Двойреле, что он все еще рассылает сватов, чтобы ему нашли молодую женушку. Да какая женщина захочет выйти за человека с таким окаменевшим сердцем?

— Так я не женюсь, но этого убийцу не прощу, — отвечал им Намет.

Собравшиеся бросились на него с кулаками:

— Процентщик! Шкуродер! Ни один обыватель не отдаст вам ни гроша. Слышите, кровосос?! — Сперва Намет испуганно заморгал своими узкими глазами-щелочками. Но, вспомнив о векселях и закладных обязательствах, которые он имел на каждого должника, понял, что ему нечего бояться. Намет больше не отвечал на оскорбления, он пребывал в безмолвии, как тупой топор, всаженный в суковатое бревно. Евреи увидели, что ничего не могут с ним поделать, и сплюнули с отвращением. Только после того, как стало совсем тихо, раввин обратился к бывшему жениху Двойреле:

— По закону надо просить прощения трижды в присутствии трех свидетелей, а если тот, у кого просят прощения, не прощает, то больше можно не просить. В соответствии с этим вы выполнили все, что были обязаны по закону, и даже более того.