Дэймон Гэлгут - Арктическое лето

Морган стал сам носить кольцо, надевая его по меньшей мере один раз в день, таким образом пытаясь вызвать из глубины памяти прошедшие времена. Но, гуляя однажды утром в лугах близ Чертси с кольцом на руке, он понял, что лучше все забыть. Вся сила его памяти не могла вызвать из прошлого то, что безвозвратно кануло в Лету. Все, кого Морган любил, растают в его обрывочных неясных воспоминаниях, а вслед за ними уйдет из жизни и он. Существует только настоящее, и Мохаммед никогда больше не будет ему принадлежать.

Среди решений, которые Морган должен был принять, в первых рядах стоял вопрос – что включить в «Фарос и Фариллон». Размышляя над этим, он подумал о вводе в книгу еще четырех фрагментов, и одним из них станет эссе о Кавафисе. Когда Морган опубликовал его в журнале «Атенеум», текст прошел почти незамеченным. Теперь он надеялся, что, попав под обложку книги, его эссе получит должный отклик.

Морган продолжал поддерживать связь с поэтом, хотя их отношения и не превратились во что-либо крепкое и основательное. Несмотря на то что Морган в письмах к поэту налегал на преувеличенно дружественный стиль, получаемые от Кавафиса ответы были исключительно вежливыми и отстраненными. Относительно недавно, во время своего краткого приезда в Александрию он зашел к поэту в часы, обычно отводимые для посетителей – когда гостя ждала на столике бутылка виски из Паламаса. Морган надеялся, что для Кавафиса его приход станет событием, но тот встретил его с холодным удивлением, сдобренным изрядной долей иронии, – так, словно Морган никуда и не уезжал.

Тем не менее Морган оставался верен поэту. Если ему не очень нравился сам Кавафис, то к его творчеству Морган питал неподдельный интерес. Ему удалось опубликовать некоторые из его стихотворений, но, хотя он настойчиво пытался организовать перевод текстов Кавафиса на английский язык, особого воодушевления у переводчиков они не вызвали. В свою книгу об Александрии между историческим разделом и путеводителем он вставил стихотворение «Бог оставил Антония», а теперь то же стихотворение, первое из услышанных им стихотворений поэта, он собирался опубликовать в «Фаросе и Фариллоне». Кроме прочего, свою книгу он завершал прозаическим портретом Кавафиса, надеясь, что читатель его запомнит.

К удивлению Моргана, мистер Манн не подвел его. Издательство Уайтхеда Морриса выпустило книгу об Александрии в конце года, и рецензенты откликнулись на нее благосклонными, вдумчивыми отзывами. Нечто подобное сопровождало также выход «Фароса и Фариллона», который появился несколько месяцев спустя и отлично продавался. Похоже было, что читающая публика с нетерпением ждала результатов его работы и эти две книги частично удовлетворили ожидания. Теперь дело было за романом.

Итак, несмотря на все свои попытки ускользнуть, Морган вновь стал писателем. Он не вполне понимал, как все произошло, но причины, вероятно, крылись не только в окружающих, что считали его писателем; было нечто внутри самого Моргана, что влекло его к этому занятию. Теперь он проводил над своей книгой долгие часы. Давно работа не поглощала его так, целиком и полностью. Но, несмотря на то что слова чаще всего текли непрерывным потоком, случались моменты, когда все его усилия рождали только пустоту и молчание. Им овладевало такое отчаяние, что хотелось кричать и плеваться. Но вместо этого Морган просто застывал и тупо смотрел в пространство.

Он настолько привык к идее незавершенной книги, что сама мысль о ее окончании казалась нереальной. Правда, имелись еще вопросы, лишь косвенно связанные с фактом окончания работы, и он задумался об их решении. Одним из вопросов стало посвящение. С самого начала он считал, что книга должна быть посвящена Масуду. В различные моменты развития их отношений, когда они отдалялись друг от друга, Морган собирался изменить первоначальный план, но теперь, на завершающей стадии, связь его друга с тем, что он написал, казалась все более очевидной. В конце концов даже сама идея книги, как небрежно ни выразил ее Масуд, принадлежала ему. Более того, то место, что заняла Индия в жизни Моргана, она заняла благодаря его индийскому другу. Все в его жизни и в его книге свершалось благодаря Масуду, и к нему в конечном итоге было обращено.

Тем не менее оставались формальности. Он написал Масуду, прося разрешения посвятить книгу ему: «Предположим, я завершу книгу – согласишься ли ты это принять?» Ответ Морган знал заранее, но тем не менее испытывал беспокойство. Подношение не ахти какое! Но, несмотря на свою незначительность, его творчество было единственным возможным подношением, единственно возможным подарком другу.