Дэймон Гэлгут - Добрый доктор

Хоумлендами в ЮАР назывались автономные районы, созданные правительством апартеида для того, чтобы черные «нации» могли воспользоваться так называемым правом на самоопределение. Под хоумленды выделялись земли в бедных, экономически неразвитых областях.

С первого взгляда на него я подумал: «Долго не выдюжит».

День клонился к вечеру. Я был на дежурстве. Внезапно на пороге ординаторской появился он — с чемоданом, одетый в белый халат поверх джинсов и коричневой рубашки. Молодой человек, ошарашенно озирающийся по сторонам, точно заблудился. «Не выдюжит», — заключил я. Дело не в его возрасте и не в поведении. Дело в выражении его лица.

Он произнес:

— Добрый день!.. Это и есть больница?

Голос у него был неожиданно низкий, плохо сочетавшийся с долговязой, тощей фигурой.

— Входите, — сказал я. — Поставьте чемодан.

Он вошел, но чемодан не поставил — наоборот, еще крепче вцепился в ручку. Оглядел розовые стены, незанятые стулья, пыльный письменный стол в углу, горшки с чахнущими цветами. И, очевидно, сделал вывод, что попал совсем не туда, куда направлялся. Мне стало его жаль.

— Фрэнк Элофф, — представился я.

— А я — Лоуренс Уотерс.

— Да-да, я знаю.

— Знаете!..

Казалось, его изумило, что мы ожидали его приезда. Однако он уже несколько дней бомбардировал нас факсами, извещая о прибытии.

— Будете жить в одной комнате со мной, — сказал я. — Пойдемте, я вас провожу.

Комната находилась в другом корпусе. Идти туда нужно было через лужок, примыкавший к автостоянке. Он не мог не заметить этого лужка, когда приехал, но, словно в первый раз, таращился на тропинку в высоком бурьяне, на растрепанные ветви деревьев, что нависали над ней, медленно роняя листья.

Мы прошли по длинному коридору. Вплоть до сегодняшнего дня я распоряжался своей комнатой единолично. Жил в ней один. Спал один. Шкаф, коврик, кровать, на одной стене — какая-то литография, на другой — зеркало. Зеленая кушетка, низкий журнальный столик под дерево, лампа… Стандартный набор. Все занятые комнаты — а их можно было пересчитать по пальцам — походили друг на друга, точно номера унылого и безликого отеля. Индивидуальность хозяина выражалась разве что в расстановке мебели, но за прожитые здесь годы я удосужился что-либо передвинуть лишь единожды — два дня назад, когда притащили вторую кровать. Добавлять я вообще ничего не добавлял. Никогда. Среди этой уродливой функциональной мебели, напрочь лишенной характерных черт, даже случайный лоскуток ткани показался бы откровением, выдающим всю подноготную жильца.

— Вот ваша кровать, располагайтесь, — сказал я. — В шкафу есть свободное место. Санузел за той дверью.

— Ага. Да. Хорошо, — говорил он, не выпуская из рук чемодана.

О том, что ко мне подселят соседа, я узнал лишь две недели назад. Доктор Нгема вызвала меня к себе и объявила о своем решении. Оно меня не обрадовало, но протестовать я не стал, а через несколько дней, вопреки собственным предубеждениям, даже смирился с предстоящим. «Авось не так все страшно, — думал я, — мы с соседом поладим, вместе будет веселее, он внесет в мою здешнюю жизнь приятное разнообразие». В общем, я предвкушал перемену не без спортивного интереса. Заранее позаботился, чтобы соседу было удобно: поставил его кровать у окна, постелил свежие простыни, освободил несколько полок в шкафу. И даже — большая редкость для меня — прибрался и подмел пол.

Но теперь, когда он оказался здесь, я оглядел все его глазами — и сразу увидел, что зря старался. Безотрадность и убожество. Да и Лоуренс Уотерс, если судить по первому впечатлению, ничем не напоминал того соседа, которого я себе навоображал. Сам не знаю, кого я ожидал увидеть, но явно не этого растерянного парня с бледным, похожим на оладью лицом, который наконец-то решился поставить свой чемодан на пол.

Он снял очки. Протер их рукавом. Снова надел. И усталым голосом проговорил:

— Не понимаю.

— Что?

— Все это так…

— Вы о больнице?

— Не только о больнице. Я хотел сказать… — Он повел рукой в сторону окна.

Он подразумевал то, что окружало больницу, весь город.

— Вы сами вызвались сюда поехать.

— Но я не знал, до какой степени… Почему так? — спросил он с внезапной горячностью. — Ничего не понимаю.