Дэймон Гэлгут: Добрый доктор

— Давайте последим за ней повнимательнее, — сказал я.

Доктор Нгема, помедлив, кивнула:

— Хорошо.

— Негерметичность культи, — произнес Лоуренс.

Мы оба уставились на него.

— Шов не герметичен, — сказал он. — Глядите. Живот вздут. Боль при пальпации. Запускать нельзя.

Воцарилась тишина, которую нарушало только хриплое дыхание женщины на койке.

— Лоуренс, — сказал я.

Это прозвучало как окрик. Я и впрямь хотел поставить его на место, но по существу вопроса мне было нечего возразить. И я, и доктор Нгема сознавали: правда на его стороне. Замечание Лоуренса было настолько очевидным, что нам стало совестно.

— Да, — сказала доктор Нгема. — Да. Полагаю, нам всем это ясно.

— Какие будут рекомендации? — поспешно обратился я к ней.

— Отвезите ее сегодня же утром, Фрэнк. Я подменю вас на дежурстве. Лучше уж… да. Да-да. Давайте поступим так.

Она говорила спокойным тоном, четко выговаривая слова, но чувствовалось: ей это нелегко дается. Когда она внезапно повернулась на каблуках и зашагала к своему кабинету, я не пошел, как обычно, вровень с ней, а отстал на шаг. Лоуренс, однако, нагнал ее.

— Доктор Нгема, можно вас на минутку? — сказал он. — Я хочу знать, что я должен делать.

— Не понимаю…

— Каковы мои обязанности? — бодро спросил он. — Не терпится приступить, знаете ли.

Она ответила не сразу. Дошла до двери кабинета и только тогда обернулась:

— Поезжайте с Фрэнком, — распорядилась она. — Вам будет полезно.

— Хорошо.

— Да, — сказала она, — Фрэнк очень опытный врач. Вы можете многое перенять… у опытных людей.

На моей памяти доктор Нгема ни с кем еще не говорила таким резким тоном, но он словно бы ничего не заметил. Увязался за мной, как щенок, в кабинет, где за столом сидел Техого и мрачно разглядывал сучки на деревянной столешнице.

— Я отвезу женщину с аппендицитом в ту больницу, — сказал я. — Техого, пожалуйста, указывайте в картах время. Другой пациент, тот, молодой, с завтрашнего дня может есть твердую пищу.

— Хорошо, — откликнулся Техого, не поднимая глаз.

Он произнес это так, словно дал мне свое милостивое соизволение. Вечная кислая мина на его лице никогда не вытеснялась проявлениями других эмоций, в том числе удивления, но даже Техого на миг опешил, когда мой новый сосед ринулся к нему, приветливо протягивая руку:

— Здравствуйте, очень рад познакомиться. Я Лоуренс Уотерс.

Я ушел с головой в рутинные хлопоты. Выехали мы незадолго до полудня. «Скорая» у нас была одна-единственная — ржавый драндулет. Штатный водитель давно уволился. На вызовах за руль садился кто-нибудь из врачей. Мы поставили носилки с женщиной в задний отсек. Я сел за руль, ожидая, что Лоуренс займет переднее сиденье рядом со мной. Но он забрался в кузов вместе с пациенткой и с неусыпным вниманием наклонился к ней, точно хищник над добычей.

— Не заслоняйте ей свет, — сказал я. — Пусть полежит спокойно.

— Простите. Простите.

Он пристыженно перебрался на сиденье. Я вгляделся в его широкое лицо, отраженное в зеркале. Складка между бровей, казалось, никогда не разглаживалась, словно он постоянно ломал голову над каким-то проклятым вопросом.

Я молча включил зажигание и выехал из ворот. Мимо поползли безлюдные городские кварталы, обескураживающие своими просторами. Затем к обочинам по обе стороны подступил буш — мы выехали на дорогу, ведущую к автостраде. В горячем воздухе очертания листьев расплывались, так что лес казался сплошной неприступной стеной. Дорога петляла по предгорьям и невысоким холмам. Среди зарослей всегда было душно и жарко. Здесь мирно сосуществовали две крайности: выжженная трава и изумрудная зелень речных берегов.

Впервые оказавшись здесь, я влюбился в этот ландшафт, пышный и плодородный, щедро дарующий жизнь всем существам. Здесь ни одно место не пустовало. Сплошной ковер ветвей, шипов, листьев, на котором отчетливо различались тонкие линии — тропки животных и излюбленные пути насекомых. Буйство цветов и ароматов. В свободное время я только и делал, что бродил по бушу — наслаждался ощущением, что где-то совсем рядом бьется могучее сердце природы. Но прошло некоторое время, и все, что раньше пленяло, повернулось ко мне иной, тайной стороной. Отныне цветение и жар лишь удручали, казались какими-то зловещими. Здесь ничего нельзя было сохранить, ничто не оставалось неизменным. Железо начинало ржаветь, ткань — гнить, яркая краска выцветала. Попробуй расчистить в лесу поляну — через две недели ее уже не найдешь.