Дэймон Гэлгут - Арктическое лето

Все последующие дни он читал и перечитывал письма, словно надеялся прочесть что-то новое между строк. Правда, в них содержалась некая иная, сопутствующая информация, которая, не имея прямого отношения к главному событию, несколько снижала и затемняла важность последнего. У Мохаммеда было шестьдесят фунтов стерлингов и три дома. Он оставил Моргану кольцо, которое со временем будет переслано ему. Гамила и прочие члены семьи нуждались в деньгах.

Эта новость оставила в сердце Моргана пустоту. Зачем ему кольцо Мохаммеда? Мог ли он чувствовать что-либо, кроме замешательства и в значительной степени именно по поводу денежных обстоятельств Мохаммеда? Возможно, в конце концов, что деньги здесь являлись главной темой. Это сомнение стало еще одной составляющей того чувства неопределенности, в котором пребывал Морган и которое приняло форму странного сна – той же ночью. Мохаммед вышел из-за занавески, гораздо более высокий, чем при жизни; не произнес ни слова, но было понятно, что друг просит Моргана простить его, хотя Морган и не знал, как это сделать.

Прошло несколько бессмысленно пустых дней, и только по их прошествии ужасная мысль, что Мохаммеда больше нет, развернулась перед Морганом во всей своей жуткой сути. По-прежнему привязанный к своим женщинам, Морган в одиночестве отправился на прогулку в долину. Он погрузился в воспоминания о нескольких неделях, проведенных с Мохаммедом в Каире, на курорте Хелуан, к югу от центра столицы. У Мохаммеда наступила временная ремиссия, природа одарила их чудесной погодой, и этот период в их жизни вышел на удивление безмятежным. Однажды, когда они пошли на прогулку в пустыню, Морган на время потерял друга из виду, но вскоре услышал, как тот зовет его по имени: «Марган! Марган!» Незначительная ошибка в произношении сделала воспоминание чрезвычайно живым, и Морган – какая глупость – вдруг ответил Мохаммеду, выкрикнув его имя. В долине он был совершенно один, и произнесенные им три слова растворились в северном небе, утонули в траве. Ответа он не получил.

В течение всех последующих месяцев Мохаммед каждую ночь являлся Моргану в сновидениях. Может быть, он занимал собой все сны, потому что днем Морган запрещал себе о нем думать? О Мохаммеде Морган не мог говорить ни с кем, за исключением Флоренс Барджер или Голди, который знал о Мохаммеде, хотя и немного. В демонстрации горя, когда умерший не знаком никому, кроме скорбящего, есть нечто унизительное – это должно быть исключительно личным переживанием. Как страсть или творчество, живущие преимущественно в мечтах.

Во время ночных визитов Мохаммеда Морган ни на секунду не терял уверенности в том, что его друг умер. Но тот продолжал появляться, хотя иногда выглядел так, словно тело его или лицо принадлежали кому-то другому. В этих встречах не было ничего романтического, но чувствовалось, что оба они чего-то хотят.

Самое тревожное и удивительное сновидение явилось Моргану через много месяцев после ухода Мохаммеда – его друг принял форму молодого человека в черных одеждах, с маленькими, но отчетливо очерченными усами. Внешне он не походил на Мохаммеда, но чувство, пробужденное в душе Моргана, не могло лгать – это был он. Морган знал, что должен идти за ним, однако во сне у Моргана оставался тот же характер, что и наяву, а потому он замешкался. Каким-то образом Морган знал, что молодой человек собирается сесть на поезд, но, когда Морган попытался догнать его, ноги его отяжелели и он не смог сделать ни шагу. В конце концов они оказались в туалете, заполненном и другими людьми, вскоре ушедшими и оставившими их в одиночестве. Они заговорили, но, по-видимому, ни о чем, при этом оба они стояли совершенно обнаженными, а Мохаммед все время улыбался.

И все-таки сон не имел никакого отношения к жизни плоти. Труднее всего было просыпаться, зная, что Мохаммед уже не проснется никогда. Вот что самое ужасное: его друг даже не знал, что умер, и именно потому, что был мертв. Все, что осталось от него, – горстка праха на кладбище в Мансурахе. Поначалу Морган ощущал себя атомом, который ищет другой атом, – так выглядела смерть. Но по прошествии месяцев на поверхность его сознания вышли более глубокие чувства. Морган стал по-настоящему одержим Мохаммедом и раздавлен его смертью – настолько, что чувствовал внутри постоянную пульсирующую боль.

Творчество сделалось для него убежищем. Внешне Морган был вполне контактен; он встречался с огромным числом людей, легко чувствовал себя в любой компании, но существенная часть его личности не участвовала в реальной жизни и фактически не обращала на внешний мир никакого внимания. Эта часть, если только она не думала о смерти, была рада, вернувшись домой, в свою мансарду, приняться за работу, и долгие часы без перерыва, забыв о материальном мире, пребывать в мире воображаемом.