Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

— А то… — ухмыльнулся Валет. — Только я ведь не фрайер, запомни! Что с этого буду иметь лично я? — вот что меня интересует.

Федоров опять удивленно поднял брови:

— С чего с «этого»? Я ведь просто так говорил… в философском, понимаешь ли, плане. Допьем?

— Допьем! — разозлился Валет. — Только с мной вола не крути! Зачем звал? Засыпались? Своих ищешь? Так и говори! А то — в «философском плане»!

Федоров уже сидел, устремив глаза в столешницу, будто не слушал.

— Ванька мне кое о чем протрепался, так что кончай волынку тянуть.

— Ванька? — Федоров удивленно вскинул голову. — Ах да, Ванька…

— Могу свести с мужиком одним. Поделовее нас с тобой…

Выходило так, что именно Валет, а не Федоров более всего заинтересован в отыскании «деловых». Впрочем, так ведь оно и было.

— …А уж дальше — как у вас получится. Дальше — я отвал! потому и говорю: что я с этого буду иметь?

— Деньгами или как? — взорвался вдруг Федоров, подняв на Валета рассвирепевшие глаза. — За святое дело чем, спрашиваю, берешь? Деньгами?

Тут уж и Валет психанул:

— Ты-ы! Штабс или кто ты там, не знаю… («Поручик», — устало поправил Федоров.) Мне на вас… со всеми вашими офицерскими делишками! Стенку в Чека сами подпирайте, а я — пардон! Даром только дождик идет, понял?

Федоров внимательно разглядывал его, и было видно, что ему трудно скрывать гримасу презрения.

— Ладно.

Достал из кармана френча несколько бумажек. Одну из них показал Валету, не давая, впрочем, в руки.

— Вот такой бумажкой я тебе заплачу.

Валет пригляделся. Это был чистый бланк Совнаркома с печатью.

— Получишь такую вот бумажку и можешь выбрасывать в нужник игрушку, которая у тебя в правом кармане. Напиши здесь все, что захочешь, — вагон дров, мануфактуру — и все получишь! Без единого выстрела, Валька Рыгин.

— Идет! — согласился Валет и протянул руку.

Поручик поморщился:

— Э-э-э… Ты же деловой, Валька! Авансы я не делаю. Ты приводишь ко мне своего человека — а я еще посмотрю, что это за человек, заранее предупреждаю, — и уж тогда… Или у вас в Питере дела делают по-другому?

— Когда? — хмуро спросил Валет.

— Завтра. В час дня. А теперь — до свидания. У меня — дела.

— Рассказывай, Шмаков.

— Ванька с пятнышком — мы, честно говоря, и надеяться не надеялись, что так вот, сразу, именно на него выведет Валет, — Ванька в «Европейскую» идти отказался Встретились они на углу Заячьего переулка и Суворовского. Разговор происходил в трамвайном депо, в одном из вагонов. Первое, что попросил, — показать совнаркомовский бланк. Сказано было немного. Примерно так: «Тебе — блатных или которых с идеями?» — «Которых с идеями». — «Гони пять таких бумажек, будут». — «На тех же условиях. Ты приводишь, я смотрю, ты получаешь». — «Жди. Каждый вечер. У себя. С шести». — «Учти, у меня времени в обрез. Командировка кончается…» — «Успеешь в свою канцелярию».

— Почему не воспользовались фактом свидания с Ванькой, чтобы тут же установить за ним наблюдение?

— Никто не мог знать, что человек, который придет к Федорову, будет именно Ванька с пятнышком. Его человек — это мы предполагали… Во-вторых, сам Федоров попросил освободить его от всякого прикрытия. Если бы оно было обнаружено, все сразу же пошло бы насмарку. Ваньку с пятнышком мы будем брать сразу же, как только он сведет Федорова с «идейными».

— Ну а если случайность? Не знаю даже какая, но — случайность?

— Во избежание ее подходы к Ваньке ищут другие члены бригады. Самостоятельно.

— Ох, Шмаков! Канитель разводишь, смотри!

— Неделя еще не кончилась.

— Единственное твое оправдание…

Ванька уже снился ему — в те редкие часы, когда позволялось спать и удавалось заснуть.

Сны были однообразны и изнурительны.

Чаще всего: какая-то предвечерняя улица, заваленная сугробами, и впереди — торопливо уходящая по узко протоптанной тропке фигура. Ватная сутулая спина. Ванька с пятнышком. Он знает, что это Ванька, и бежит, бежит за ним изо всех сил, но не может к нему приблизиться ни на метр, хоть плачь!

Тогда он стреляет. Но тоже без толку. Он даже видит полет своей пули, краткий и немощный, как плевок. А Ванька уже сворачивает за угол…

Сжимая в руке наган, не таясь, Тренев тоже наконец выскакивает на перекресток и — ничего!..

Пусто.

Тянется бесконечный монотонный ряд темных домишек.

Белесая поземка струится из-под ног в конец этой улицы, к тяжко чернеющему на фоне заката, угрюмому, приземистому какому-то заводику… Ничего! (Когда-то Тренев, пожалуй, и наяву видел эту улицу. Где-то в районе Кирочной, Преображенской, что ли…)