Руди Данциг - В честь пропавшего солдата (1984-1985)

Я опять проснулся. Рядом со мной, тяжело дыша, будто страдая от нехватки воздуха, спал чужой мальчик.

В алькове было очень душно, пространство было заполнено спёртым воздухом: я должен был выйти, иначе я бы задохнулся.

В щель между дверками алькова я видел угол тёмной комнаты, чёрный и тихий. Что-то было не так, но что?

Я почувствовал, что моя пижама мокрая. Как же это могло произойти? Моя одежда намокла и когда я отодвинулся в сторону, то почувствовал, что и матрас тоже сырой. Я отодвинулся как можно дальше к стене, ища сухое место и стараясь не разбудить Мейнта. Пижама промокла до лодыжек.

Как сложить руки, чтобы помолиться, чтобы изменить случившееся? Я складываю мокрые пальцы вместе: «Пожалуйста, пожалуйста, дорогой Бог, сделай так, чтобы утром всё было сухое».

Но к утру ничего не высыхает.

Женщина осматривает кровать, я рядом виновато переминаюсь с одной босой ноги на другую.

«Он намочил постель», — восклицает она с отвращением. Она нюхает простыни и сдёргивает их, собирает в охапку постель, и со злым лицом выходит из комнаты.

«Ты так делал дома? Я, по крайней мере, должна была знать. И твоя мать могла бы сообщить об этом, не так ли?»

Нет, дома я не мочился в постель. Такое было очень давно, мы держали это в секрете, моя мама и я, и даже перед папой… Но это закончилось пять лет назад.

За завтраком я веду себя как можно незаметнее, чтобы своим видом меньше вызывать отвращение к себе. У меня чувство, что всё уже не исправить, я окончательно всё испортил. Обмочил постель, не хожу в церковь, не молюсь перед едой, потерял продовольственные карточки, я одно сплошное недоразумение.

«Кем же ты станешь, — часто говорила мама мне, когда я приходил домой из школы с плохими отметками, — наверное только мусорщиком». Я видел эту вонючую повозку, ездившую по улицам во второй половине дня. Позади кузова висели мешки, заполненные чем-то бесформенным, серым, с длинными, липкими нитями, свисающими из них. Мужчина, который забирал мешки с отходами, шёл в запятнанном, мешковатом комбинезоне и больших резиновых сапогах и хлопал поводом по худой спине лошади. И я однажды буду таким?

Я вытираю лицо, тру его отчаянно, но ручеек слёз унижения продолжает течь.

По какой-то причине я в этот день не иду в школу, женщина так рассержена, что не удостаивает меня взглядом и только Янти и Мейнт уходят в школу. Молча она убирает в комнате. Я не вижу мужчину, но он, вероятно, очень рано ушёл в море.

Я вжимаюсь в стул у окна и теряюсь в доме. Мне скучно до смерти. Утру кажется не буден конца, и наконец к полудню все возвращаются домой, к еде в больших горшках, стоящих на столе. Они, кажется, забыли моё ночное недержание, забыли даже то, что я есть, они говорят друг с другом и не обращают внимание на меня. Посреди еды я вдруг ощущаю потребность посетить туалет за домом.

Приходит Диет, высматривает меня и находит меня поникшим и сидящем над очком.

«Он срёт, — говорит она, когда возвращается. — Ему ещё нужно там посидеть».

В моём алькове я слышу, как она говорит шёпотом обо мне.

«Городские не привыкли так много есть. Тут нет ничего странного. Его желудок должен привыкнуть к этому».

Но мать громко протестует: она убеждена, что они получили слабака, а она настоятельно просила девочку для Пики.

Я забываюсь в лихорадочном сне.

Утром трава серебристой росой мочит мне носки. Высоко задирая колени, я бегу через пастбище.

Мейнт стоит у забора, его волосы взъерошены, на щеке складка от подушки.

Четверть девятого, мой первый школьный день.

«Одевай сабо, мужик, эти туфли здесь не пригодны». Мои туфли стары и поношены, мокрую кожу облепили семена травы, которые я сбивал на своём пути.

«Ты не помашешь маме?» — спрашивает девочка. Я вижу стоящую у окна женщину и неуверенно вытягиваю руку вверх.

Дорога, по которой мы идем, мне знакома. Два дня назад я ехал по ней, сидя на велосипеде позади незнакомого мужчины.

Дорога с бесконечным числом изгибов и такая же безлюдная.

Дворы ферм огорожены глухим забором и выглядят как неприступные крепости. Иногда порывы ветра доносят оттуда запах горящих дров и отголоски разговоров. То тут, то там женщины в огородах что-то говорят нам. Мейнт показывает на коров, выныривающих из окружающего тумана, их туловища таинственно парят над землёй, как призраки.

По пути я дважды останавливаюсь. Пока завтрак выходит из меня слизистыми белыми комками, ветер забирается мне под одежду. Со слезами на глазах, наклонившись вперёд, я борюсь с тошнотой, в то время, как Янти и Мейнт в отдалении удивлённо смотрят на меня.