Геннадий Головин - Покой и воля

Я, между прочим, заметил: или моя жена такая уж чересчур обаятельная, или вообще Мароболай к женскому полу не равнодушен, но факт есть факт. Ее он слушает куда внимательнее меня и на ее славословия куда более отзывчив. Ее корзинка всегда подберезовиками с верхом, а у меня, в лучшем случае, вровень с краями.

Мы настолько изнывали от желания сходить в лес, что однажды попытались даже отправиться за грибами вместе с Колькой.

Экспедиция с треском провалилась, едва начавшись.

Ну, во-первых, корни. Их такое оказалось множество в лесу, что коляска с первых же метров стала прыгать и скакать, как на взбесившемся вибростенде. Даже Кольке — любителю, как я отмечал, тряской езды, — это показалось слишком.

Ну и, во-вторых и в главных, — это, конечно, комарье.

Оно слеталось, как оказалось, со всего леса в неукротимой жажде вдоволь напиться младенческой сладкой кровушки. Комаров не останавливали даже смрадные клубы гвоздичного масла, которые валили из коляски нашего сына.

Комары, как я предполагаю, затыкали ноздри, зажмуривались и с восторгом камикадзе пикировали один за другим на аппетитно буржуинские румяненькие колькины щечки. Какие там грибы! То и дело роняя колясочные колеса, семафорно размахивая руками, мы бежали из леса.

Последней, пятясь, отступала жена, размахивая не очень большой, но и не маленькой березой, которую она вырвала с корнем.

Я все ожидал, когда же она закричит нам, как в кино про войну:

— Бегите! Я вас прикрою! — но, кроме кошачьего фырканья и мясницкого хеканья, я так ничего с ее стороны не услышал.

Потом долго еще мы заштукатуривали комариные укусы друг на друге содовой кашкой и нервно веселились: — Вот так сходили!

И все-таки однажды в то лето нам удалось вырваться в лес.

Приехала погостить сестра жены из Москвы, и мы уговорили, улестили, уломали бедную девочку всеми честными и не совсем честными способами, чтобы она посидела с Колькой.

Она согласилась, хотя не в состоянии была скрыть панически-тихого ужаса, засветившегося во глубине синих глаз, и крупной дрожи в руках.

Инструктаж — как и чем кормить, во что пеленать, во сколько гулять, какую соску совать и что говорить при этом, какое выражение лица иметь во время кормежки и что именно петь в каждом конкретном случае — инструктаж продолжался весь вечер накануне. Жена попробовала продолжить его и на рассвете, перед уходом, уже после того, как чуть не рыдая от предстоящей разлуки, она собственноручно накормила полусонного принца.

— Слышь? Да проснись же! — принялась она расталкивать сестренку. — Подгузники на столе. В бутылочке с красной соской — гречка, а с желтенькой — кефир. Не перепутай! Сестра вдруг свирепо замычала.

— Я все поняла, — сказала она леденящим душу голосом, не открывая, впрочем, глаза. — Подгузники перед кормежкой взбалтывать, обязательно подогреть. Гулять одевать красную сосочку, а какать — в зелененькую, не перепутать. В случае, будет кричать, связать две пеленки, лучше всего байковые, и повеситься. У-у-уйди! Укушу!

— Все-все-все! — очень кротко согласилась жена. — Мы уже ушли. Целую, милая! Ты знаешь, ты такая милая, но все же не перепутай: с красной соской… — тут сестрица отворила глаза, глянула, и мы с дружным топотом стада, несущегося к водопою в засушливое лето, бросились из дома! Конечно же, в лес надо ходить, напрочь отрешившись от всех, в том числе домашних, забот.

Собирать грибы второпях, — все равно, что второпях слушать музыку.

— Ой! — вскрикивала время от времени жена. — Как он там?

— Догладывает твою сестрицу.

— Тебе смешно, а вдруг у него опять — живот?! А вдруг она все перепутает? Господи! Я же не сказала ей, что сахара в водичку нужно самую малость! Она же, дура, бухнет! Все! Запор обеспечен.

— Ты же сама приготовила водичку.

— Мда? Как интересно… — и тут же, без перехода: — Ох ты, миленький! Ох ты, хорошенький! Ну, иди-иди, красавчик! — Переживания о вероломно брошенном сыне ничуть не мешали ей щелкать польские один за другим.

Польские — это были ее грибы.

Я, сколько бы ни старался, никогда не мог набрать, даже и на хорошем месторождении, половину того, что она набирала. Я их плохо видел.

У каждого человека своя острота зрения, единственно ему присущий угол, под которым он зрит землю, очень индивидуальная способность воспринимать цвета. Вот почему вы стоите рядом с человеком, вдвоем смотрите на растущий гриб, но он его — не видит, а вы его — видите. Или, конечно, наоборот.