Геннадий Головин - Покой и воля

Итак, естественно, Рустем начинал с котлована для будущего погреба. Отпуска ему аккурат хватало на эту яму, всегда просторную и глубокую. Волей-неволей всю остальную работу приходилось откладывать на следующую весну.

Рустем укреплял стенки бункера спинками старых раскладушек, бросал последний полководческий взгляд на фронт работ и убывал.

К весне, натурально, яма несмотря на раскладушечную защиту напрочь заплывала глиной. И все по новой весне надо было начинать вновь и на новом месте.

Весною, весь погружен в творческие замыслы, да и осенью, уезжая в Москву, Рустем о Чанге, как правило, забывал. И она не столько от голода (ела она по-старушечьи мало), сколько от отсутствия общества перекочевывала жить на крылечки соседских домов.

В тот год она обосновалась у нас.

Киса, понятно, пошипела для порядку — Чанга устроилась рядом с ее посылочным ящиком, — но быстро успокоилась. Во-первых, Чанга по ветхости своей была уже как бы и не собака. А во-вторых, Киса в то лето была уже не та, что раньше: она ждала котят.

Так что они вполне мирно и вполне добрососедски лежали теперь полеживали рядышком на крыльце, одинаково благодушно жмурясь на солнышко.

Чанга была собака кроткая и потрясающе преданная ветреному хозяину.

До холодов оставаясь у нас на крыльце, она глаз не сводила с соседнего участками при каждом появлении человека возле рустемовского забора мгновенно вздевала голову и начинала с подслеповатой надеждой всматриваться, на всякий случай уже подергивая куцым своим хвостишком.

Ну, а когда Рустем или кто-то из его домашних действительно появлялся, бежала опрометью! Ничто не в силах было ее удержать.

Появления кисиного приплода мы ждали с настороженностью и с некоторой даже опаской. В особенности я — уже имевший отвратительный опыт избавления от кошачьего потомства. Киса и всегда-то была существом не слишком людимым. Нас она, как мы подозревали, всего лишь кое-как терпела в доме.

В преддверии же материнства она и вовсе превратилась в даму, совершенно надменную, людей ни в грош не ставящую.

Ее уже и погладить-то было нельзя. С раздраженным шипом она выныривала из-под ладони и переходила сидеть на новое место, поглядывая на тебя при этом как на существо, в высшей мере бестактное и вульгарное.

Но в тот прекрасный жаркий день, о котором я рассказываю, она нас с самого утра стала безмерно удивлять своим поведением. Бродила за нами и сама напрашивалась на ласку, даже надоедала.

Было, как сказано, очень жарко в тот день, и в полдень жена с Колькой устроилась в саду под яблоней.

Киса тотчас тоже неуклюже сползла со ступенек и отправилась к ним. Опять стала ластиться к жене нежно-назойливо, с требовательным, настырным мурчанием.

— Что это с тобой, Киса? — Жена не успела как следует и удивиться — тотчас вдруг другое вскричала: — Смотри! Она рожает!!

Если она думала, что я брошусь к Кисе, то ошибалась. Никуда я не бросился. Что-то удержало меня. Любопытно, конечно, было, но таинство — есть таинство. Пусть это и с кошкой происходит.

Жена тоже глядела недолго. «Ничего интересного. Скорее, противно.»

…Киса возилась на одеяле под яблоней с чем-то, уже пищащим, и вдруг мы увидели: с двух сторон сада, как два черных истребителя-пикировщика, несутся к ней Машка с Карлушей, две аккредитованные при нашем саду вороны.

— Кыш! — заорали мы на диво слаженным дуэтом.

Нельзя было не догадаться, что все это может означать.

Киса метнулась к одной из ворон, совсем уже близко подскочившей, — та отпрыгнула. В это время другая — уже чуть было не ухватила котенка. Киса едва подоспела.

Ясно было, как день — ей не справиться в одиночку с этой хорошо срепетированной разбойничьей парой.

И вот тут-то всех поразила Чанга!

С проворством, которое и предположить-то было невозможно в трухлявеньком этом создании, она скатилась то ступенькам, бросилась к яблоне, и тут мы впервые услышали ее дребезжащий, немощный, однако вполне свирепый лай. Женская солидарность оказалась куда как сильнее природной неприязни к кошачьему племени. Чанга тощей грудью встала на защиту Кисы.

Она гоняла их безостановочно и бесстрашно, издавая при этом что-то даже вроде рычания, и мы уже стали беспокоиться: как бы старушку нашу не хватил удар. Шибко уж рьяно предавалась она страсти и чересчур уж резво гоняла поганых тех стервятников.

Вороны быстро сообразили, что с наскоку тут вряд ли поживишься.

Расселись по ближним яблоням и стали хладнокровно ждать, когда притомится эта огненно-рыжая доброволица и когда юная мамаша, хочет не хочет, вынуждена будет перетаскивать куда-нибудь свое потомство. Трех котят, рассудили вороны, за один прием ей нипочем не перенести.