Александр Проханов - Губернатор

Головинский внимательно посмотрел на Лунькова. Его волнообразный нос, словно чувственный хоботок, устремился к нему. На конце образовался светящийся пузырек, который наделял Головинского особым обонянием. Некоторое время он исследовал Лучкова с помощью волшебного пузырька.

– Вы правы, Петр Васильевич. Но это великое бремя – быть водителем народов. Великое, почти непосильное бремя. Мы нуждаемся в помощниках.

– Вы могли убедиться, Лев Яковлевич, в моей верности. Я готов служить вам, исполнять самые рискованные задания. Я офицер и привык рисковать. Офицер нуждается в командире. Я давал присягу государству, но государства не существует. Я даю присягу вам, Лев Яковлевич. Не пожалею жизни. Служить вам – большая честь. Служу вам, а знаю, что служу человечеству, служу самой истории.

– Я вам верю и в вас нуждаюсь. Впереди большая работа и большие возможности. Мир линяет, сбрасывает кожу, покрывается новой чешуей. Пока не оделся, он беззащитен. У нас с вами будут дела в Европе, дела на Ближнем Востоке, дела в Америке. Я создал Глобал-Сити не для того, чтобы кормить русских обжор заморскими деликатесами. Это гигантская, созданная мною машина для управления миром. Как пирамиды в Древнем Египте. Отсюда мы посылаем управляющие импульсы, и меняются правительства, падают цены на нефть и золото, начинаются религиозные войны, ставятся фильмы ужасов в Голливуде, и принц Виндзорской династии влипает в грязный скандал. Вы мне будете нужны, Петр Васильевич.

Луньков смотрел на кончик волнообразного носа, на волшебный пузырек, и чувствовал томное бессилие, странную зависимость от этого таинственного человека, которого не понимал, но испытывал к нему неодолимое сладостное влечение. Казалось, отсюда, из Грановитой палаты, с кончика волнообразного носа, как с передающей антенны, срывались невидимые волны, исходили незримые поля. Улетали в пространства, и там совершались грандиозные перемены, рушились государства, трещали материки. Малые, едва ощутимые воздействия вторгались в мир. И начинали таять полярные льды, зарождались тайфуны, обрушивались биржи, вчерашних кумиров начинали ненавидеть и свергали. Лучков испытывал род любви, природа которой коренилась в бессознательных глубинах его души.

– Вы готовы мне помогать, Петр Васильевич?

– Не пожалею жизни, Лев Яковлевич! – зачарованно ответил Луньков, не понимая, что в откровениях Головинского – истина, а что – театральные фантазии.

В стене мягко зарокотало, невидимые шестерни повернули рычаги, и послышались тягучие, как мед, звоны. Куранты пробили десять раз.

– Встаем, Петр Васильевич, пора управлять мировым процессом, – со смехом произнес Головинский, поднимаясь с трона и сбрасывая с волосатых плеч халат.

Их машина пронеслась по солнечным просторам губернии и достигла увечного, разбитого шоссе с дорожным знаком «Копалкино» и жестяным мятым щитом с надписью «Красный суч».

– Стоит ли нам сюда забираться? – спросил Луньков.

– Предчувствие подсказывает, что стоит, – ответил Головинский.

Они проехали по унылой улице с обитателями, напоминавшими сонно ползающих жуков. Миновали селение и по проселку скатились к реке. Река была тихая, чистая, чудесная, окружена лесами. И казалось странным, что люди, живущие у этой реки, не впитали ее свежесть, красоту, благодать.

На берегу дымился костер. Головинский и Луньков вышли из машины и увидели человека перед бревном, на котором во всю длину лежал черный скользкий сом. Кипел котелок, роняя в огонь шипящую пену. Лежал на земле топор. На доске, порезанная, белела картошка, головка лука, стояла бутылка водки. Человек, сидящий на четвереньках, обернулся. У него было смуглое, закопченное лицо, нос с горбинкой, лихой чуб и острые, злые, с шальным блеском глаза.

– Здравствуйте, добрый человек. Никак ушицу варите? – произнес Головинский, с нарочитой народной интонацией, которая, по его мнению, должна была сблизить его и сидящего у костра рыбака. – Бог в помощь!

– Пошел на хер, – ответил человек и вернулся к своим занятиям.

Головинский не обиделся, улыбаясь, стоял, и его волнообразный нос чутко устремился к бревну, на котором лежала рыбина.

Сом был живой, только что из реки. Его тупое усатое рыло отливало солнечной слизью. Он зевал, открывая рот. Вяло шлепал жабрами, в которых вспыхивало красное нутро. Человек взял топор и обухом несколько раз ударил сома в лоб. От ударов голова хлюпала, сом вздрагивал и усы его завивались.