Олжас Жанайдаров - В середине дождя

Я выскочил к лестнице, туда, где мы с Аней встретили ту бабку. Но ее уже не было на месте. Здесь вообще из торговок мало кто остался. Я медленно прошел вниз, остановился рядом с женщиной, держащей кипу газет в руках.

— Журнал? Газету? — спросила она.

Я покачал головой. Оглянулся по сторонам, словно надеялся, что откуда-то из-за угла выскочит тот самый котенок. Но кроме людей здесь никого не было.

Последний раз я видел Вадима летом, 5 июня. Запомнил я эту дату потому, что у меня сохранился билет с кинофильма, на который мы в тот день ходили.

Тогда я сдавал летнюю сессию. В числе экзаменов был и английский язык. Мне не хватало материалов для подготовки, и Вадим предложил свои конспекты, которые сохранились у него с прошлого курса. Мы встретились 5 июня — он передал тетрадь, мы сходили в кино. Прощаясь, Вадим крепче обычного пожал мою руку.

Больше я его тем летом не видел. В сентябре, придя на учебу в институт, я узнал, что он уехал в Америку на длительную стажировку. О своих планах Вадим со мной до этого не обмолвился ни словом.

Эту тетрадь с конспектами он дал мне не случайно — теперь я это знаю точно. Вадим все рассчитал. Он знал, что мы больше никогда не увидимся. Он знал, что я прочитаю его тетрадь. Заинтересуюсь содержимым.

Необычные записи я обнаружил на следующий день после нашей встречи. Открыв тетрадь на последней странице, я увидел текст на английском языке. Приняв его за учебное сочинение Вадима, я не придал поначалу тексту особого значения. Но он чем-то притягивал. Сдав сессию, я на несколько дней засел со словарем и вскоре перевел сочинение на русский язык. Этот текст, написанный от лица Вадима, оказался историей о неизвестной мне девушке, откровенной исповедью.

У меня сперва возникло подозрение, что эту историю Вадим выдумал. Стиль истории был слишком литературным. Но может быть, мне просто не хотелось верить, что все это произошло на самом деле.

Тетрадь Вадима. Записи на последних страницах. Перевод с английского языка.

"Моя мать умерла, когда мне было три года. Нет ничего страшней, когда ты теряешь своего родителя именно в этом возрасте. У Сартра было похожее прошлое. Но он потерял отца, будучи младенцем, а потому не мог осмыслить это чувство сиротства — он попросту не успел привязаться к отцу, полюбить его осмысленно. Мне же выпала иная, тяжкая доля.

Я помню свою мать, помню в белесой, сладкой дымке — ее очертания, голос, движения. Помню свою любовь к ней. Помню ее теплоту. Я вижу общий, размытый вид, а детали мной не различимы. И моя неспособность заглянуть дальше этой дымки до сих пор вызывает во мне глухое раздражение. Я ненавижу рассматривать свои старые семейные фотографии — образ матери на них безлик и холоден. Я не могу связать эти фотографии со своими воспоминаниями, которых почти нет.

Со смертью матери пришел конец моему детству — меня будто вышвырнули из уютной комнаты на лютый мороз. Внешне было все по-прежнему, и отец, чувствуя, что происходит в моей душе, постарался как-то облегчить боль. У меня было привилегированное детство. Подарки, игры, книги… Но это мало помогало. Немного оправиться я смог лишь перед самой школой. К тому времени я запрятал все связанное с матерью куда-то глубоко внутрь. Кроме того, тогда мой отец женился вторично. Его женой стала бывшая однокурсница, давняя знакомая. Она была добра ко мне, но я полностью замкнулся и обособился. Я рано повзрослел.

Моей первой женщиной стала проститутка — мне было 15 лет. Может, именно это обстоятельство стало определяющим в моих дальнейших отношениях с женским полом. Я не могу до сих пор порвать с привычкой пользоваться услугами шлюх да и отказаться от естественного в таких случаях цинизма. Любовь всегда скрыта для меня за той же дымкой, за которой скрыта моя мать.

Я познакомился с Леной, когда мне исполнилось 17 лет. На первом занятии по информатике в институте нам объясняли, что такое Интернет. Лекция была скучной, и я занялся практикой — незаметно включил стоявший рядом компьютер и полез в сеть. Оказавшись в чате, я включился в разговор. Тема того разговора мне показалась интересной — обсуждали очередную книгу Пелевина, преимущественно в хвалебных тонах. Я вступил в разговор и едко, в стиле самого Пелевина, стал доказывать постулат, что этот автор — бездарь и пустышка. Это была чистейшая провокация, и праведный гнев поклонников Пелевина не преминул вспыхнуть.