Карлос Оливейра - Современная португальская повесть

Постепенно ритм повествования убыстряется, добропорядочная Эра Галстуков сменяется периодом шатаний — Эрой Самоубийства часов, и Диктатура Скуки, против которой бунтует даже время, содрогается, вступая в Эру Социального Беспорядка. Скороговоркой спортивного комментатора сообщает безымянный летописец, еле поспевающий с перечислениями катаклизмов, обо всех анархических выходках толпы. Эти страницы повести представляют собой одновременно и предостережение против разгула разрушительных страстей, и едкую сатиру, направленную против тех, кто, с размаху отметая все и вся и круша символы ненавистного истэблишмента, оставляют непоколебленной основу Системы. И все же устои диктатуры настолько прогнили, что приметы разложения замечает на себе и такой столп системы, как сеньор Ретрос. Он распахивает окно, собираясь выразить свой протест: «Мне все осточертело!» Но чем, как не очередным фарсом, может обернуться кратковременный бунт буржуа! Даже выкрикивая в отчаянии: «Мне осточертела моя жена!», он спохватывается — а не пристойнее было бы назвать ее «супруга». Не случайно проходящий мимо поэт окрестил его «бабочкой, которая собирается вылететь из кокона». Человек в «коконе», — говорит Феррейра, это некто, еще не осознавший себя человеком. Образ этот встречается и в его книге «Необходимая революция».

Преодолевая «кокон» — свое отчуждение, — выходят на свет, к другим людям, к единению португальцы. Только так, считает писатель, придут они к подлинной гармонии, к которой стремятся лучшие герои «Вкуса мглы», только так выполнят свое человеческое и историческое предназначение.

Этот переход — дело не одного дня, не одного года. Ощущает это и У. Таварес Родригес: на торжественных, просветленных страницах, завершающих «Распад», звучат слова о необходимости новых усилий, дальнейшей борьбы, созидательного труда. Но португальских писателей не разочаровывают новые трудности: перемены, произошедшие в жизни страны, в мироощущении ведущих мастеров ее культуры, закономерны и необратимы. Поэтому оправдан оптимизм У. Тавареса Родригеса, в одном из недавних эссе назвавшего свою Португалию с ее кипучими буднями, напряженной борьбой и яркой, смелой литературой «кораблем, плывущим навстречу своей судьбе по пути, предначертанному Историей».

Дует резкий, порывистый ветер. Дует, воет, бросается на крышу и, найдя выщербленную черепицу, проникает внутрь старой жалкой лачуги. Гуляет по ее углам. Свистит в щелях. Замирает. Потом снова свистит.

— Чтоб тебя! — срывается с желчных губ старухи краткое и сухое, как удар хлыста, проклятье.

Несколько мгновений женщины смотрят друг на друга: старуха, сжав поднятый вверх кулак и раскрыв рот, вот-вот готовый исторгнуть новую брань, и робкая, застенчивая, словно впервые слышащая ругательство Жулия.

Скрытые чернотой своей одежды, они сидят на табуретах около погасшего очага. В густом, окутывающем лачугу мраке растворяются, сливаясь воедино, стены и углы, и только камни очага, освещенные падающим в раскрытую дверь светом, вызывающе ярки.

Монотонный свист, приглушенный вой и бормотание ветра не прекращаются. Не дожидаясь, когда он стихнет, раздраженная долгим молчанием старая Аманда Карруска снова начинает разговор. На лице ее появляется властное выражение.

— Так вот, ты должна еще раз сказать ему, что ты пойдешь… — Старуха упирает руки в бока и выпячивает плоскую, впалую грудь. — Чего, чего ждет твой муж?

В слабом свете согнутая спина исхудавшей Жулии на фоне черной стены очага воплощает уныние. Тщедушная и печальная Жулия, кажется, согнута тяжестью какой-то вины или чего-то, что грызет ее совесть.

Эта жалобная безучастность приводит Аманду Карруска в ярость. Старуха злобно тянет к ней руки. Тянет, почти касается своими острыми пальцами мертвенно-бледного лица дочери.

— Ты только посмотри на Бенто!

Жулия совсем сгибается. Тихонько щипцами ворошит золу в очаге. Взгляд ее безнадежен и ничего не выражает, голос вымучен.

— Если вы, мама, считаете, что я должна идти…

— А что ты теряешь? Что ты теряешь, если даже тебе ничего не подадут? Но твой муж должен знать, что ты пошла побираться. Надо колоть ему глаза этим каждый день!

— Он не хочет, чтобы я побиралась…